Не выпускайте чудовищ из шкафа

– Вытянула, - нехотя говорит он. – Помогу, чем смогу.

Он идет, слегка подволакивая правую ногу.

– Колено, - поясняет, хотя Бекшеев не задает вопросов.

А на улице сумерки. Быстро тут. И похолодало ощутимо. Ветер налетел, пронизывая пальто насквозь. Вот тебе и шерсть лучшего качества. А вот Сапожник накинул на плечи куртенку, тоже грязноватую, явно поношенную.

– Одежку б тебе сменить, - сказал он, глядя снисходительно. – А то загнешься раньше времени.

– Сменю, - пообещал Бекшеев, сдерживая дрожь. – Куда идем?

Здание участка располагалось на пересечении двух улиц. Этакая башенка в три этажа. Серый камень. Ни колонн, ни барельефов, только все тот же местный плющ с сизоватыми, словно инеем покрытыми ветвями.

– Тут недалече.

Сапожник и вправду весьма бодро пересек пустую улицу, чтобы втиснуться в узкий проход между домами. И там уже вывел в… сад? Если и так, то весьма заброшенный.

Зато лавочка имелась.

– Садиться не советую, - предупредил Сапожник. – Задницу отморозишь, а госпоже целительнице потом возись.

И опять обидно.

Как с мальчишкой, право слово. Может, в этом и проблема, что видят в нем именно мальчишку, решившего поиграть в большое начальство. Ну да, для них Бекшеев – чужак.

Тот, кто не был.

Не видел.

Не…

– Злишься? – с каким-то болезненным интересом спросил Сапожник.

– Злюсь.

– Маг?

– Аналитик.

Скрывать смысла нет, Зима все одно скажет своим. А если так, то завтра все будут знать. Если уже не знают.

– Сослали? Или сам?

– Сам. После болезни. Или в отставку. Или вот. Что это за место?

– Да так… старый дом. Я живу, - он мотнул головой. – Тихий. Очень. Дом не люблю, а тут вот дышится.

И он сделал глубокий вдох.

А потом вовсе куртку сбросил на скамейку. Следом и пиджак отправился. Бекшеев молча наблюдал, ожидая продолжения. На землю мятым комом полетела рубашка. И только оставшись в нательной майке, Сапожник успокоился.

– Штаны не будешь?

– Приступы. Долго… тяжело в помещении. Начинает казаться, что стены давят. Давят и давят… тебя когда-нибудь хоронили живьем?

– Нет.

– Повезло.

Что там было такого, в его жизни? Спросить? Или… нет, еще не время.

– Думаешь, кто из наших Мишку? Славный паренек. Добрый. Тут войны почти и не было… - Сапожник повел плечами.

В саду темно. Ни фонарей, ни окон, луна и та ныне слабая. Но все одно видно, что плечи Сапожника покрывает сеть мелких шрамов. Будто… будто кто-то вырезал на теле узоры.

– Думаю, - Бекшеев оперся на трость. А дышалось и вправду легко. Свободно. Чуть примораживало, и воздух от этого мороза сделался звонким и отчего-то сладким.

Его хотелось пить.

И холод не мешал.

– Шею ему сломали. Кто-то, кого он подпустил близко. Тебя подпустил бы?

– Не уверен. Меня… опасался.

– Почему?

Сапожник поднял руки и потянулся, выгнулся до хруста в костях.

– Чуял. Чутье у мальчишки имелось.

– У него деньги нашли. Три рубля.

– Много.

…состояние Сапожниковых давно исчисляется миллионами. Хотя по нему и не скажешь.

– Для наших мест, - уточнил Сапожник. – И для него. Яжинский их крепко в кулаке держал.

– И денег бы не дал?

– Не на глупости.

– Что за глупости?

Недолгое раздумье. И все же Бекшеева сочли годным, чтобы сказать:

– Видел его. В лавке. Хомутовой.

– Поясни.

– Держит. Тут. Не из первых, но лавка чистая. На Малой Рыбацкой. Мыло хорошее. Гребни. Шпильки. Для волос всякие такие… разные. Штучки. Женские.

– И что он там делал?

А главное, что в этой лавке самому Сапожнику понадобилось?

– Есть у меня… - он слегка поморщился. – Знакомая… просто знакомая.

– Я не спрашиваю.

– Спрашиваешь. Женщина… отец не одобрит, - он подобрался весь, явно готовый защищаться.

– Я не обязан отчитываться твоему отцу. О твоих знакомых. И… может, ты зря? К нему так?

Волосы Сапожник стрижет коротко. А шрамы останавливаются на шее. И поворачивается к дому, который виден темной громадиной. Он слишком велик для одного человека. А Сапожник молчит. Перекатывается с пятки на носок и обратно. Это мерное движение завораживает.

– Мальчишка с Хомутовой говорил. И каталоги лежали. Выбрал он что-то.

Подарок?

Явно для женщины. Для очень особенной женщины, на которую не жаль потратить три рубля.

– Он рубль оставил ей.

Четыре, получается.

– А где он взять деньги мог? – если уж разговор пошел. И Сапожник останавливается. Выдыхает. Кажется, говорить о других ему много проще.

…та его подруга, она наверняка из мещан.

Не лезь.

– Не знаю, - Сапожник покачал головой.

– А предположить? Теоретически. Вот… ты парень, который влюбился.

Смешок.

– И хочешь сделать даме подарок. Но не простой, не ракушку с берега, а что-то серьезное…

– Она не из своих.

– То есть?

– Девушка эта. Своим бы как раз ракушку. Или вот мыла… мыло стоит двадцать копеек. Тридцать, если совсем хорошее. С Большой земли.

Надо же, какая осведомленность.

– Ленты и вовсе десять, а если брать из тех, что в остатках, то и того дешевле. Гребни… самый нарядный – полтора рубля. С перламутром. Такие рыбаки берут, когда о намерениях заявить желают. Тут, - уточнил Сапожников. – И те, которые из местных, были бы рады.

– А он заказывал что-то из каталога?

– Дорогое.

– Может, просто сильно влюбился?

В пятнадцать-то лет иначе не бывает.

– Может. Но… не просто. Все влюбляются. Но обычно хватает того, что в лавке. А ему особый подарок. Кому?

Надо бы выяснить.

Или нет?

– Предположения?

Пожатие плечами. Стало быть нет. Интересно, почему Зима… хотя, она не знала, что парень был в этой вот лавке.

– Хорошо. А деньги? Допустим, он влюбился. И в девушку, за которой ухаживать не так просто. Верно?