Не выпускайте чудовищ из шкафа

– Да ладно… не будь дурой, лови момент. Вроде ничего такой, хотя помятый. Зато по шмотью видно, что не с пустою мошной…

– Ник! – я нахмурилась.

– Так и помрешь, гордой и одинокой. Сегодня вот приперлись. Сперва этот… новый наш. Потом толстый такой и с ним еще двое. Мордастых. Что-то там говорил, но видать не то, если из кабинета его выпнули.

– В смысле.

– Да в прямом. Пинком под жирный зад, - Ник-Ник хихикнул. – Бекшеев еще сказал, что если толстый снова попробует, то сядет в соседнюю камеру. Правда, я не понял за что, то ли за взятку, то ли еще за что.

Камер у нас не так, чтобы много. Надо будет предупредить начальство, чтобы угрозами не разбрасывалось.

– Ну этот ушел, а наш велел к тебе кого послать.

– Чего не послали?

– Так… а кого? Медведь у этого вон. Сапожника нет, Барского нет, смену сдал и свалил. Молчун и Лютик с Ниночкой отправились.

Проклятье… я же хотела проводить вчера. Честно хотела.

– Отбыли?

– А то… Молчун к вечеру возвернутся должен. А пока вот так. Ну а где Тихоня бродит, так оно вообще только богам ведомо.

– И поверьте, я найду на вас управу! – возопил Сомов. – Вы не имеете права без оснований…

Я вздохнула. И направилась к лестнице. А Ник-Ник выбрался из-за стойки и за мной увязался. Как пить дать подслушивать станет.

Ну и пусть.

Стучать я не стала, просто открыла дверь и отметила, что ничего-то не поменялось. Будто Медведь вышел.

– Доброго дня, - сказала я ну очень вежливым тоном. – Андрей Павлович…. Александр Парфенович.

Сомову я тоже поклон отвесила. Он у нас самолюбив болезненно, да и злопамятен, хотя, конечно, обычно и самолюбие, и злопамятность свою сдерживает.

– Доброго, - градоправитель изобразил вымученную улыбку. – Зима Желановна! Ну хоть вы скажите этому невозможному человеку, что дело, конечно, до крайности неудобное, однако…

– Боюсь, я пришла сказать этому невозможному человеку, что подследственного отпускать никак нельзя.

Зевок я подавила.

А вот в животе заурчало этак, превыразительно.

– Заберут его, - добавила я.

Не то, чтобы у нас с Сомовым вражда. О нет, он политик старый, толковый, не один год на посту, так что давно уже умеет со всеми дружить. Но то, что меня недолюбливает, это ощущается. Но я не обижаюсь. Взаимно же ж.

– Одинцов звонил. Ночью, - я все же не справилась со вторым зевком. – Велел не выпускать. В доме трупы нашли. Пять. Пока. Но думает, что больше.

– Т-трупы? – Сомов слегка нахмурился. – Чьи?

– Женские вроде как. Но будут разбираться. А пока разбираются, то… оно вам надо в эти дела лезть?

– Князь…

– Думаю, князю тоже вопросы зададут. Пока велено придержать, чтобы не сбежал. Денька на два, думаю. Пока не прибудут…

– Это… это какая-то ошибка. Чудовищная ошибка, - Сомов вытащил платок и отер лоб. – Такой… приятный молодой человек.

Мы с Бекшеевым переглянулись. Это он про княжича что ли?

– Наверняка… вы уверены?

– Следствие… идет, - осторожно заметил Бекшеев.

Сомов закивал. И платок аккуратно сложил.

– В таком случае… что я могу сделать? Как-то… пообщаться… с молодым человеком. Заверить его, что… что все будет хорошо.

Ну да, а он возьмет и заверится.

– Тем более, что его батюшка был так обеспокоен… да, я хочу убедиться, что мальчик жив.

Мальчик?

Молчу. Вот проявляю взрослость и разумность, и молчу.

– Не вижу в том проблемы, - Бекшеев оперся на тросточку и поморщился.

– Я провожу, - предложила я. – Если хотите.

– Будьте… любезны.

Буду. Куда я денусь.

Ник-Ника за дверью не обнаружилось, зато внизу сидел давешний толстячок с портфелем. И пара мордоворотов с характерно-равнодушным взглядом. Интересно, где они вчера были-то? Или княжич решил, что со слепой бабой и без охраны управиться?

– Доброго дня, - сказала я, решив, что буду сегодня вежливой. Насколько это возможно.

И толстячок встрепенулся. А в глазах его появилась надежда. Правда, не совсем понятно, на что он надеялся.

– Зима Желановна… - слегка замялся Сомов, явно не желая встречаться с этим вот. – Позвольте представить, Окрестов Епифан Сигизмундович, доверенное лицо князя. И может, вы с ним дальше сами? Все-таки это его… подопечный. А у меня дела. Да, да, дела…

Как любой политик, Сомов в совершенстве обладал умением вовремя покидать сцену. И сейчас поспешно заверил Окрестова, что несказанно рад знакомству и сделал все возможное и невозможное, однако…

В общем, я даже не поняла, в какой момент Сомов убрался.

А Окрестов остался.

– Значит, все-таки… - сказал он с какой-то обреченностью. – Князь… будет очень недоволен.

– Сочувствую.

– И вами в том числе. Он… привык получать, что хочет.

Я пожала плечами и уточнила:

– Так вы идете?

– К-куда?

– Вниз. Сомов вот обеспокоился. И желает убедиться, что ваш княжич жив и все такое.

– Может быть все-таки… князь умеет быть благодарным и… - он махнул рукой, видно, сообразив, что смысла в уговорах нет, и сказал: - Ведите.

Я и повела.

Его.

Сопровождающие, конечно, качнулись было, изъявив желание тоже убедиться, но Окрестов махнул рукой и они остались. И уже там, на лестнице в подвал, он заговорил снова:

– Княжич… он весьма непоседлив. Эксцентричен.

– Выражаясь проще, обнаглевший от безнаказанности придурок.

Который настолько уверился в своей исключительности, что… стал убивать? Нет, Софья-то адрес назвала. И женщин там нашли. Но справедливости ради пока не ясно, как с ними связан княжич и связан ли вовсе?

Ну да Одинцов разберется.

Или кто там занимается этим делом.

Я толкнула дверь. И отступила.

– Прошу. Если хотите говорить, то говорите…

Окрестов вошел бочком, почему-то глядя на меня с подозрением. Думает, и его запру? Оно, конечно, можно, но в отличие от княжича я края видела.

– Простите! – донесся голос. – Это… это шутка такая?

– Какая?

– Где княжич?!

Я вошла. И поморщилась, до того тяжело резко пахло внутри апельсинами. И главное, февраль-месяц, какие апельсины? Чихнула вон даже. А потом увидела.