Не выпускайте чудовищ из шкафа

Кивок.

– Но на подарок нужны были деньги. Отец бы ему не дал.

– Не на гребни.

– Именно. Тогда откуда он их взял? Вот ты, куда бы пошел?

Сапожник опять задумался.

– Не в рыбаки, - произнес он.
– Это время. И от Яжинского бы не скрыть. Или сам бы понял, или донесли бы, что пацаненок в чужой артели. Тут свои. Разносчиком? Тоже нет. Тоже время. А у него и дома работы хватало.

– Значит, он нашел такую, которая не требовала много времени?

И приносила относительно неплохой доход, что уже навевает нехорошие мысли.

– Дерьмо, - с выражением произнес Сапожник. – Вот… придурок.

Мертвый.

Мертвый наивный мальчишка, с которым случилась большая любовь. С Бекшеевым вот не случилось. Не успел, наверное. Не считать же любовью Настасью Ольскую, с которой он в переписке состоял, а потом как-то вот…

А о жене и говорить не след.

Жена, она не для любви. Статус. Положение. И просто принято так. Нет, и вправду дерьмо.

– Контрабанда? – предположил Бекшеев.

– Лодка у него была, но… что отсюда возить кроме рыбы-то? – Сапожник поднял рубашку. – И сюда нечего.

– Зелья…

– Какие? Опиум тут в аптеке есть. Доктор выпишет, если надо. Да и… особо никто не балуется. Стимуляторы? Их попробуй достань. И денег стоят немалых. Кому их тут потребять?

Вот и Бекшееву тоже было бы интересно.

– А если наоборот?

– Нет, тут ни мак, ни прочие серьезные травы не растут. Климат не тот. Золото? Что с ним на Дальнем делать-то? Как и с камнями. А табак, вино и прочие штуки паромом проще. Лодка много не возьмет, да и… нет, Яжинский заметил бы, что лодку брали. Другое что-то.

Но что?

Проклятье. Как же не хватает информации. Просто катастрофически не хватает.

– Я порасспрашиваю, где Мишку видели, - Сапожник накинул пиджак. – Может, что и получится.

– Спасибо.

– Не за что. Ты… вроде нормальным кажешься.

Почти признание.

– И матушке поклон.

– Зайди, - попросил Бекшеев. – Она будет рада.

– Думаешь? – в голосе теперь звучало сомнение. – Я… не самым благодарным пациентом был. Да и сейчас характер не лучше. Тому, кто уже умер, тяжело возвращаться к жизни.

– Но иногда приходится.

– Ты это… Сомов порой орет, но в целом мужик неплохой. Будет давить, то и выпусти.

Куртку Сапожник поднял и тряхнул.

– Ты ведь не пьешь, - четко осознал Бекшеев.

– Я? А… нет. Это Барин у нас любитель. Но меру знает. А мне нельзя, - Сапожник постучал по виску. – Блок стоит… и не надо его трогать. А то мало ли.

Он переминался с ноги на ногу, уже явно тяготясь, что разговором, что обществом Бекшеева. И голова то и дело поворачивалась к дому.

Кто там ждет?

И ждет ли?

– Выпусти, - повторил Сапожник с нажимом. – Если мальчишка понял, то уберется с острова.

– А если нет?

Улыбка была широкой и радостной.

– Ну и сам виноват тогда… наши за ним присмотрят.

Это совсем не успокаивало.

– Я пойду?

И не дожидаясь ответа, Сапожник развернулся и как-то быстро заковылял к дому. Сейчас стала вдруг отчетливо заметна его хромота.

А ведь… могла ли она стать помехой? Или же… Бекшеев вот сумел как-то и вниз сойти, и подняться по скалистому берегу. Непросто. Больно. Но смог. А вот Сапожник?

В участок Бекшеев вернулся и спустился в подвалы, которые переоборудовали под камеры. Правда, судя по тому, что в одной камере стояли бочки, а в другой высилась стопка серых матрацев, с преступностью на Дальнем дела обстояли не ахти. Перед третьей камерой на стульчике устроился Барин.

– Доброго вечера, - вежливо сказал он и даже подняться соизволил.

– Караулите?

– Скорее приглядываю. Очень уж… беспокойный молодой человек, - голос у Барского был низким, обволакивающим. – И неуклюжий. Суетится. Падает. Бьется. Себе вредит. Как бы не вышло чего.

И столь искренняя забота в нем звучала, что Бекшеев даже почти поверил.

– Сволочь! – а вот княжич не спал. Он забился в дальний угол камеры, прижав к груди оловянную тарелку, будто желая за нею спрятаться. – Это все он! Думаете, вам с рук сойдет… да мой отец… он вас всех…

– Вдруг да самоубиться вздумает? – теперь в этом вот бархатистом голосе звучала надежда.

– Не дождетесь…

И княжич добавил пару слов покрепче.

– Уйти?
– Барский умел чувствовать момент.

– Тут… поужинать где будет?

Чуялось, домой в ближайшее время попасть не получится.

– Можно в корчму позвонить. Наши там столуются. И кормят неплохо, и недорого выходит. Заказ сделать?

– Будьте любезны.

– Сюда? Или…

– Сомов вернется?

– Всенепременно.

– Тогда сюда.

– Позвонить?

– Сомову? Да, скажите, что я тут буду… ждать.

И вправду стоило переговорить, потому как эта суета, напрочь несвоевременная, изрядно выводила. Барский ушел. А вот княжич, поднявшись, как-то осторожно, бочком, приблизился к решетке.

Мда, в прошлый раз он выглядел куда целее.

– Где это вы так упали? – поинтересовался Бекшеев, опускаясь на освободившийся стул.

Теплый еще.

– Упал? Я не падал! Меня избили!

– Да что вы такое говорите, - Бекшеев покачал головой. – И как же так получилось?

– А то вы не знаете.

– Я знаю, что вы незаконно проникли в дом. И угрожали женщине. Слабой. Беспомощной. Ко всему герою войны… вы знали?

– Да срать я…

И высунув руку через решетку, изобразил весьма характерный жест.

– Вы все поплатитесь. Слышишь, ты… ты вообще кто таков?

– Бекшеев, - спокойно представился Бекшеев. – Алексей Павлович. Особый отдел.

Рука убралась.

За спину.

Все-таки интересно наблюдать за реакцией людей. Знал бы он, что при этом отделе Бекшеев только числится ввиду того, что выбыть из личного состава можно лишь ввиду скоропостижной кончины.

Но мальчишка не знал.

А про отдел слышал. Много. Всякого. И далеко не все было неправдой.

– Отец… мой отец…