Не жалею, не зову, не плачу...

своими силами. Но если прольётся кровь, никого не привлекать. Пивоваров получил

разрешение действовать. Всю пересылку выстроили, и начальник объявил нового

коменданта, участника Великой Отечественной войны заключенного Пивоварова.

Старшими нарядчиками, бригадирами, старостами бараков были назначены его

приспешники, тоже воры. Заключенные обязаны беспрекословно подчиняться новому

самоуправлению, строго соблюдать режим.

Пивоваров собрал всех воротил на толковище и объявил, что отныне вор имеет

полное право пойти работать парикмахером, нарядчиком, бригадиром, комендантом,

кем захочет, и никто его не вправе упрекать и преследовать.

Казалось бы, вопрос решён, кто хочет, работает, кто не хочет, кантуется, выбирай,

чего твоя душа желает, и всем будет хорошо. Но умом Россию не понять ни на воле, ни

в лагере. Реформы мирным путем у нас не проходят, у нас во все времена – к топору

зовите Русь! Прежде чем принять новую веру, ты должен отречься от старой. Через

газету нельзя, как на воле у членов партии, но мы придумали свой способ, – встать на

колени и поцеловать нож во имя силы и славы нового закона. Хватит споров и

уговоров, или целуешь нож, или от этого ножа гибнешь. Обращенные в новую веру

обязаны теперь везде обращать других, дорога назад закрыта. Имя каждого

новозаконника завтра станет известно всей пересылке, а ушедшие на этап оповестят о

них другие лагеря.

Большинство воров не приняли переворот по своей доброй воле. Их трюмили,

подвешивали на полотенцах, им выкалывали глаза, обрывали уши, ломали ребра, руки,

ноги, уродовали изощренно, и на свежем трупе расписывались ножами. Не сдался

легендарный Полтора-Ивана Грек. Он заявил, что нет и никогда не будет нового закона,

был и есть один вечный воровской закон, и тебе, Пивоваров, отныне и навсегда одно

имя – сука. Ничем ты он него не открестишься, никакой кровью не отмоешься, ты сука

и твои приспешники – суки. Полтора-Ивана Грек принял смерть, не дрогнув. Одно

слово чести вора погибшего дороже тысячи оправданий тех, кто остался жить. Тем не

менее, Пивоваров заставил бухту Ванино принять новый закон, ряды его сподвижников

приумножились. Вор не может признаться, что его согнули, сломали, что он сдался, –

нет, он гордый, он сам понял и принял новый закон и теперь убеждает направо-налево,

что так нужно, нам это на руку, мы не самоеды.

Начальство видит, Пивоваров навёл порядок на пересылке, значит, можно

передовой опыт распространить дальше. Ему разрешили взять с собой семерых

головорезов и поехать по тем лагерям и тюрьмам, где он считает нужным ломать

хребты ради новой веры. Он едет в Иркутские лагеря, семерка беспрепятственно

истязает, режет, убивает одного, другого, третьего и одновременно приобщает к новому

закону десятки и сотни. Те в свою очередь начинают трюмить других. Вместо двух

слов «новый закон» повсеместно стало утверждаться одно – «суки». Сначала они

оправдывались: мы воры, мы не суки, нам надо выжить в новых условиях, но клеймо

прилипло. Постепенно они и сами смирились, суки так суки. Отправлены были на тот

свет самые стойкие, произошла чистка рядов без прямого участия Гулага. Но когда же

теперь будет поставлена точка, как положить конец этой вакханалии? Ни одна сторона

не имела шансов на победу. Не просчитались ли учредители и их покровители,

планируя самоуничтожение уголовного элемента? Скорее всего, так. Вся наша история,

что в лагере, что на воле – из просчётов. Наша психология – жить одним днем.

Ободрали – и хорошо, а завтра, Бог даст, еще обдерем. Суку Пивоварова взорвали на

дальнем прииске, но он добился, чего хотел, сучье племя стало уже плодиться само по

себе, резня ширилась, добавилось работы Гулагу, стало хуже, чем было.

Главный мотор сучьей свары – власть, жажда насилия и нетерпимость к чужой

свободе, у нас все равны. Точный сколок с политики партии. Начиная с 1917 года, мы

зажили повсеместно по двум правилам арифметики: отнимать и делить, оставив

буржуям недобитым остальные два: прибавлять и умножать. Продразвёрстка,

продналог, расказачивание, раскулачивание, национализация, конфискация,

мобилизация. Ни одно сословие в стране не может у нас жить без насилия. Казалось

бы, что поэту – пиши стихи, пой, наслаждайся и наслаждай, так нет же, он не столько

извлекает лиры глас, сколько ищет-рыщет банду для утверждения его как поэта. Он не

просто соловей, он обязательно соловей-разбойник. У нас партийность не только в

литературе, она повсюду – улица на улицу, околоток на околоток. Одному не выжить.

Наверное, каждый мальчик в детстве, а в нашей стране тем более, когда уже нет ни

Бога в мире, ни розги в школе, ни отцовского ремня в семье (отец у того посажен, у

того сослан, у того убит), а мать одна не в силах ни воспитать дитя, ни вступиться за

него, – тогда правит улица, шпана, быдло. Каждый мальчик в детстве пережил ужас

перед шайкой с другой улицы, когда травили, тиранили, угнетали пацанёнка и в пять

лет, и в семь, а потом уже и в семнадцать. И страх этот с младых ногтей ждет отмщения

за отчаяние и унижение. Какой подросток не мечтает стать сильным и беспощадным,

чтобы отомстить за свою детскую муку. Не хочет быть умным и грамотным – нет, за это

всегда бьют, – только жестоким. И у многих мечта сбывается и становится, увы, делом

всей жизни. Как черепаха с рождения наращивает себе броню, так и наши мальчишки,

подрастая на паскудных наших улицах, слой за слоем наращивают в себе жестокость.