Нечто

Прасковья Ивановна. Пусичек! (Тянет руки к Пусикову.)

Пусиков. Погоди, Прасковья. (Евдокии.) Ну что же, все в сборе. Может, начнём? (Жадно смотрит на стол, потирает руки.)

Евдокия. Обещались ещё люди прийти.

Пусиков. Что? Кто? Где народ?

Входят братья Мясостишковы. В белых халатах с пятнами крови, в офицерских фуражках и армейских сапогах. Один высокий, худой, с чёрной кучерявой шевелюрой. Другой – длинный, сухой, кудрявый брюнет. У одного в руках большая клизма, у другого – огнетушитель. Они идут строевым шагом и беспрерывно повторяют «тра-та-та-та-та-та-та». Переступают порог кабинета, спотыкаются о крылья Пусикова, и оба падают. Полежав немного, братья обнюхивают крылья и принимаются чихать. Затем встают, пинают крылья и беззвучно матерятся.

Громким голосом Евдокия объявляет:

– Братья Мясостишковы – Янис и Янус!

Близнецы встают по стойке смирно, отдают честь, затягивают тенорами.

Славься, Оте-е-че-е-ство-о, на-а-ше свобо-о-дное-е!..

Евдокия. Ну, будет! Официальная часть закончена. Вы на лекцию?

Братья перестают петь. Утвердительно машут головами. Потом принимаются кланяться во все стороны.

Евдокия. Проходите. Только вас и ждали. Милости просим. У нас тут всё по-простому, по-семейному, без экивоков.

Янис. Без чего?

Школьница. Без китайских церемоний.

Пусиков. Без мерлихлюндий.

Янус. О, да тут уже и поляна накрыта!

Евдокия (капризно). Конечно, а вы опаздываете.

Янис. Так работы нынче невпроворот. Как с цепи все сорвались. Обострение у них, что ли? Так вроде бы не сезон. «Казнокрады» кричат, «мздоимцы»! Совсем психические сделались.

Янус. Никакого почтения к властям. Прямо пачками с улиц возили. Все каме… то есть палаты забиты. Умаялись. Вся корма в мыле!

Евдокия. Вы служите на корабле?

Янис. В каком-то смысле…

Школьница. Ой, как романтично!

Янус. Да, мы романтики и в душе поэты. Так сказать, в глубине. Глубоководники!

Евдокия. А, подводники!

Янис. Типа того.

Янус. Этого типа.

Пусиков. (братьям подобострастно). Здрасьте! Не извольте беспокоиться. (Строго, обращаясь ко всем). Господа! 30 февраля на публичной лекции я отказался от разума как такового. Не извольте беспокоиться.

Янис. Которого враля?

Пусиков. Чем обязан?

Янус. Всем, мон женераль.

Пусиков. Милости просим! (Кланяется, принимает у Януса клизму, ставит в угол у шкафа).

Янис. (Пусикову.) Давно из Швейцарии, князь?

Пусиков. Летом. (Неопределённо бурчит, указывает рукою в сторону стола и прикладывает к виску, отдавая честь.) Пройдите ужо в залу.

Евдокия. Чем же мне вас потчевать-то?

Школьница. Судя по фамилии, Дунюшка, они к мясным закускам имеют пристрастие.

Янус. Нам бы чего-нибудь чисто литературного.

Евдокия. Господа, не желаете ли амфибрахию? Нынче он у меня отменно удался.

Янис. А нет ли у вас, голубушка, дактиля? Страсть как люблю его!

Евдокия. Ни дактиля, ни птеродактиля не держим.

Янус. А не пропустить ли нам по парочке апостроф?

Евдокия. Предупреждаю, алкогольного у нас ничего нет – тут культурное мероприятие.

Прасковья Ивановна берёт в руки «Чёрный квадрат», держит перед собой, демонстрирует картину братьям.

Янис. Так у нас завсегда с собой. (Потряхивает огнетушителем.) Знатная бражка. Поди, выстоялась.

Янус. А это что, «ЧК»? (Взглядом показывает на картину, которой прикрывается Прасковья Ивановна.)

Пусиков. Напротив! (Машет рукой в сторону окна.)

Близнецы подбегают к окну. Смотрят, спрашивая друг друга «где? где?».

Янис. (Говорит, не поворачиваясь к Пусикову.) Так вы утверждаете, что отказались от разума? Мы задаём вам этот вопрос, желая раз и навсегда…

Янус. Два и всегда на…

Янис. Вы должны нас понять!

Янус. Вы слышите, милейший?!

Пусиков. Цыц мне тута, братовьё! Вы испугаете Прасковью Ивановну или, проще говоря, Парашу. Вот, видите! Она и так уже вся посинела и едва дышит.

Янис. (Пусикову.) Это ваша работа!

Пусиков. Эта? (Показывает на «Чёрный квадрат».) Не-а. Брось, Параша, эту гадость. Нет, не слышит! Что тут будешь делать! (Пусиков роется в карманах, что-то ищет.) Предупреждаю об опасности – сейчас разум заключил искусство в 4-стенную коробку измерений, предвидя опасность, я отказался… (Достаёт пачку прямоугольных бумаг, завёрнутую в газету.) Навсегда!.. (Трясёт пачкой в воздухе.) Да, совсем отказался от разумного, доброго и вечного!

Янис. А что это у Вас в пакете?

Пусиков. Как что! Доллары, вестимо.

Янус. И много?

Пусиков. Нет. Мильён!

Янис. Покажите.

Пусиков. А вот и не покажу!

Янус. (Протягивает руку.) Дайте-ка посмотреть!

Пусиков. Хитрый какой!

Пусиков разворачивает пакет, показывает пачку долларов.

Янис. Придётся конфисковать.

Пусиков. Берите, я ещё нарисую. (Отдаёт пачку Янису.)

Прасковья Ивановна. Ой, сейчас напружу! (Хватается за пах.)

Пусиков. Кстати, как это будет по-французски?

Школьница. Пароль донер. В школе мы этого ещё не проходили. Авек плезир.

Прасковья Ивановна. Ей-ей, напружу! (Пытается присесть в угол, заслоняясь «Квадратом».)

Пусиков. (Задумчиво.) Разве только в виде медицинского опыта! Попробуй, Параша! Ать-два! Впрочем, если взять во внимание 5-ое и 6-ое измерения, которые образуют куб, то совершенно неважно как это будет по-французски и будет ли?

Прасковья Ивановна. О-о-о-о-о-й!

Пусиков. Постой! Это получается какой-то пост модернизьма! Удивительно трудно приспособиться к счастью, проехав из Донбасии, через всю Новороссию, наскрозь. Да, кажется, так и говорил с ума сос-шедший свет-Казимир, тьма-Северинович: «Это как, обезьяна нанизывала очки на хвост и нюхала». (Звонит телефон. Пусиков снимает трубку. Громко.) Пост модернизьма, слушает! Ну… так…, но если нет возможности поставить унитаз, то хоть уж стульчак-то, пусть уж хоть и не ватер, то, на худой-то конец, простой клозет в виде клоаки, кажется, можно было бы приладить – эх, не одолели, не сдюжили, ведь это ж как две спички зажечь! (В сердцах бросает трубку.)