Нехорошее место

— Спасибо, Бобби. А ты — лучший пассажир.

— Вот о чем я только думаю…

— О чем?

— Если мы действительно не умираем, только переходим из одной жизни в другую и не нужно ни о чем волноваться, почему я должен пить диет-колу?

* * *

Томас перекатился к краю кровати, поднялся.

— Дерек, иди, уходи, он идет!

Дерек смотрел на говорящую лошадь в телевизоре и не слышал Томаса.

Телевизор стоял посреди комнаты, между кроватями, и к тому времени, когда Томас добрался до Дерека и схватил его за руку, в комнате раздался забавный звук, забавный не в смысле ха-ха, а забавный в смысле странный, словно кто-то свистел и при этом не свистел. Подул также ветер, двумя порывами, не теплый и не холодный, но Томас задрожал, когда воздух обдувал его.

Поднимая Дерека с кресла, Томас сказал:

— Плохой идет, тебе нужно уйти, быстро, как я и говорил, немедленно!

Дерек тупо посмотрел на него, потом улыбнулся, предположив, что Томас хочет быть таким же забавным, как «Три комика». Он забыл об обещании, которое дал Томасу. Забыл о том, что ему может грозить опасность.

Снова забавно-странный свист. Снова ветер.

Подтолкнув Дерека к двери, Томас крикнул:

— Беги!

Свист прекратился, ветер стих, и внезапно, из ниоткуда, в комнате появился Плохой. Между ними и открытой дверью.

Это был человек, о чем Томас уже знал, но и нечто большее, чем обычный человек. То была тьма в образе человеческом, словно часть ночи прошла сквозь окно, и не потому, что он был в черной футболке и черных джинсах. Внутри он тоже был черным, это Томас понял с первого взгляда.

Дерек испугался. Теперь, увидев Плохого, он и сам, без подсказки Томаса, понимал, что это Плохой. Не понимал он другого: бежать уже поздно — и двинулся на Плохого, возможно, надеясь протиснуться мимо него. Должно быть, об этом он и подумал, потому что даже Дерек не мог быть настолько туп, чтобы пытаться сбить Плохого с ног, таким тот был громадным.

Плохой схватил Дерека и поднял, прежде чем тот начал протискиваться, оторвал от пола, словно он весил не больше подушки. Дерек закричал, и Плохой швырнул его в стену с такой силой, что крик оборвался, а фотографии отца, матери и брата Дерека упали со стены, не с той, о которую ударился Дерек, а с другой, противоположной, у которой стояла его кровать.

Плохой был таким быстрым. В этом и заключалось самое ужасное, в его быстроте. Он швырнул Дерека об стену, рот Дерека открылся, но ни звука не сорвалось с губ, и тут же Плохой вновь подхватил Дерека и швырнул второй раз, еще сильнее, хотя первого вполне хватило бы для любого. И глаза Дерека стали какими-то странными. А Плохой схватил его снова и бросил на рабочий стол. Стол задрожал, Томас решил, что он сейчас развалится, но не развалился. Голова Дерека свешивалась через край, вниз, так что Томас смотрел на перевернутую голову Дерека, он часто-часто моргал, рот открылся широко, но с губ по-прежнему не слетало ни звука. Томас оторвал взгляд от лица Дерека, поверх тела Дерека поднял глаза на Плохого, который смотрел на него и улыбался, словно все это была шутка, забавная, в смысле ха-ха, хотя ничего забавного здесь не было, совершенно ничего. Потом он взял с края стола ножницы, те самые, которыми пользовался Томас, когда составлял стихотворения из картинок. Они чуть не упали на пол, когда Плохой бросил Дерека на рабочий стол. Плохой вонзил ножницы в Дерека, брызнула кровь, вонзил в бедного Дерека, который мог причинить вред только себе, потому что просто не знал, как причинить вред кому-то еще. А Плохой вытащил ножницы и снова вонзил их в Дерека, в другом месте, и снова брызнула кровь. А потом вонзил еще дважды. И теперь кровь текла не только из четырех дыр в груди и животе, но и изо рта и носа. Плохой поднял Дерека со стола, ножницы остались торчать в животе, и отшвырнул, как подушку. Нет, отшвырнул, как мешок с мусором. Так забрасывали мешки с мусором люди из компании «Санта нейшн» в грузовик компании, на котором приезжали. Дерек приземлился на кровать, спиной на кровать, с торчащими из живота ножницами, больше не шевельнулся и отправился в Нехорошее место. В этом Томас не сомневался. И самое ужасное состояло в том, что произошло это очень быстро, так быстро, что Томас не успел даже подумать о том, как это предотвратить.

Из коридора донеслись шаги, бежали люди.

Томас закричал, зовя на помощь.

Пит, один из санитаров, появился в дверном проеме. Увидел лежащего на кровати Дерека, в крови, с торчащими из него ножницами. Испугался, повернулся к Плохому, начал:

— Ты кто…

Плохой схватил его за шею, и Пит издал такой звук, будто в горле у него что-то застряло. Двумя руками уцепился за руку Плохого, которая казалась больше, чем обе руки Пита, но не смог заставить Плохого разжать пальцы. Плохой поднял его за шею, второй рукой взялся за брючный ремень и выбросил через дверь в коридор. Пит врезался в медицинскую сестру, которая как раз подбегала к двери, они оба повалились на пол в коридоре, медсестра тут же завопила от боли.

И все это произошло за несколько секунд. Слишком быстро.

Плохой с треском захлопнул дверь, увидел, что она не запирается на замок, а потом сделал что-то самое забавное, забавно-странное, забавно-пугающее. Протянул руки к двери, и синий огонь вырвался из его ладоней, как несиний вырывается из фонаря. Искры полетели от петель, ручки, углов двери. Все металлическое задымилось и стало мягким, как масло, каким оно становится, если положить его в горячее пюре. Это была Пожарная дверь. Они говорили, что дверь нужно держать закрытой, если увидишь огонь в коридоре, и оставаться в комнате. Дверь и называли Пожарной, потому что огонь не мог проникнуть через нее, и Томас никак не мог понять, почему они не называют ее дверь-через-которую-не-может-проникнуть-огонь, но ни разу не спросил. Пожарную дверь изготовили из металла, гореть она не могла, а теперь таяла по углам, и так же таял металлический короб, в котором стояла дверь, они слились, растаяли друг в друге, и теперь, похоже, никто не мог пройти через эту дверь.

Люди в коридоре забарабанили по двери, пытались ее открыть, но не могли, звали Томаса и Дерека. Томас узнавал некоторые голоса, знал, кому они принадлежат, хотел крикнуть, что ему срочно нужна помощь, он попал в беду, но не мог выдавить из себя ни звука, совсем как бедный Дерек.

Плохой погасил синий огонь. Повернулся и посмотрел на Томаса. Улыбнулся ему. Неприятной улыбкой. Спросил:

— Томас?

Томас удивился тому, что может стоять, так он был испуган. Привалился к стене у окна, подумал, что, может, стоит повернуть шпингалет, поднять окно и вылезти наружу, как они делали во время учебной тревоги. Но знал, что для этого он недостаточно быстр, куда там, такого быстрого, как Плохой, он не видел никогда в жизни.

А Плохой приблизился к нему на шаг, другой.

— Ты — Томас?

Какое-то время он по-прежнему не мог произнести ни звука. Только шевелил губами и делал вид, что говорит. И за это время решил, что лучше всего будет соврать, сказать, что он совсем и не Томас. Плохой мог поверить ему и уйти. Поэтому, когда к нему наконец вернулась способность произносить сначала звуки, а потом слова, он сказал:

— Нет. Я… не… Томас. Он ушел к людям, он получил большой глазной кий, он дебил высокого уровня, поэтому его отпустили отсюда, отправили жить к людям.

Плохой рассмеялся. В этом смехе не было ничего забавного, Томас никогда не слышал такого жуткого смеха.

— Кто же ты такой, Томас? Откуда ты взялся? Как такой тупица может делать то, чего не могу я?

Томас не ответил. Не знал, что сказать. Ему хотелось, чтобы люди в коридоре перестали барабанить в дверь и нашли другой способ попасть в комнату. Может, они могли бы позвонить копам и попросить их привезти Челюсти жизни, да, Челюсти жизни, какие используют в ти-ви-новостях, когда человека зажимает в искореженном автомобиле и он не может выбраться самостоятельно. Они могли бы использовать Челюсти жизни для того, чтобы вскрыть дверь, как вскрывают они искореженный автомобиль, чтобы вытащить зажатого в нем человека. Он надеялся, что копы не скажут: «Извините, Челюсти жизни могут открыть только дверцу автомобиля, но никак не дверь Дома», — потому что, если они такое скажут, для него наверняка все кончено.

— Ты собираешься отвечать мне, Томас? — спросил Плохой.

Кресло Дерека, сидя в котором он смотрел телевизор, перевернулось во время борьбы и теперь разделяло Томаса и Плохого. Плохой протянул руку к креслу, только одну, синий свет вырвался из нее, и… «Бах»! — кресло разлетелось на щепки, словно во все стороны посыпались зубочистки. Томас успел поднять руки, чтобы защитить от щепок глаза. Некоторые вонзились в тыльные стороны ладоней, другие в щеки и подбородок, несколько штук проткнули рубашку на животе, но боли он не ощущал, потому что из всех чувств у него осталось одно: страх.

Он сразу опустил руки, потому что не хотел терять из виду Плохого. А тот уже стоял перед ним, и ворсинки набивки плавали в воздухе перед его лицом.

— Томас? — Одной большой рукой он взялся за шею Томаса, спереди, точно так же, как чуть раньше брался за шею Пита.

Томас слышал слова, срывающиеся с его собственных губ, и не мог поверить, что произносит их он, не мог поверить, что может сказать такое Плохому:

— Общаться ты не умеешь.

Плохой схватил его за брючный ремень, не отпуская шеи, оторвал от пола, оттянул от стены, а потом швырнул в стену, как Дерека, и никогда раньше Томас не испытывал столь сильной боли.