Неисправимые
Шрифт:
Ниловы провели ночь в мучительной тревоге. Обегали всех соседей, семьи всех знакомых Эдику ребят, заявили в милицию. Но еще целые сутки поиски оставались безрезультатными. Только на третий день удалось обнаружить Эдика у бывшего его одноклассника, Коли Рагозина.
Двое суток, проведенные с Колей Рагозиным, сделали Эдика совершенно другим человеком. Коля чувствовал себя самостоятельным и независимым. Мать? Что она смыслит в его делах? Эдька правильно решил проучить родителей. В другой раз не будут издеваться.
Вообще оказалось, что Эдик живет глупо. Что за лето, если не купаться вволю
Ниловы не узнали своего сына. Он сделался замкнутым, грубым, молчаливым. Уходил из дому и возвращался по собственному усмотрению. Требовал у отца денег то на книжку, то на краски, то на домино, но в тратах не отчитывался.
Так это началось. Так от полной покорности Эдик перешел к полной независимости.
— …Пришла эта пенсионерка, Мария Михайловна. Проводила у нас беседу. Я вам откровенно скажу: мне не хотелось идти. Выслушивать примитивные истины об авторитете родителей, о трудовом воспитании? Трудовое воспитание — как это надо понимать? Лишать детей настоящего беззаботного детства, раньше времени взваливать заботы на их неокрепшие плечи? Глупо. Но я подумала: может быть, это все-таки нужно. Попробую. Вернулась с собрания и сделала попытку.
— И что же?
…Она запоздала с обедом и не знала, за что хвататься: то ли вертеть мясо на котлеты, то ли прежде растопить плиту, то ли помыть овощи и порезать их на борщ. А Эдик лежал с книжкой на диване. И неожиданно для себя она сказала:
— Эдик, иди, помоги мне.
— Я? — удивленно спросил он из комнаты.
— Ты, ты! — крикнула Нилова. — Хватит барина из себя корчить. Любишь котлеты — так вот, проверни мясо.
— Переходим на самообслуживание? — усмехнулся Эдик, однако поднялся с дивана.
Обед поспевал вовремя. «А, может, это не такая уж глупость?» — подумала Елена Васильевна, довольная послушанием сына.
— А теперь, мама, позволь получить с тебя за работу, — улыбаясь, сказал Эдик.
Она как раз переворачивала котлету, котлета неловко шлепнулась на сковороду, жирные брызги упали на плиту. Запахло чадом.
— Уйди отсюда, не мешай, — сказала мать.
— Мне нужны деньги. Двадцать рублей, — серьезно и требовательно проговорил Эдик.
— Денег нет. Иди в комнату. Иди, тебе говорят.
— Мне нужно, мама.
— Зачем?
— Ну, не все равно?
— Ну, так и бери, где хочешь, если все равно.
— Ах, так? Хорошо, я найду, где взять, — загадочно сказал Эдик и вышел из кухни.
Предостережение Марии Михайловны о том, что Эдик способен на дурные поступки, мгновенно всплыло в ее сознании. «Что, если это правда? — с ужасом додумала Нилова. — Если он и в самом деле попытается добыть денег на стороне. Как? Картежной игрой? Воровством?»
Она кинулась в комнату. Эдик понуро сидел у стола.
— Зачем тебе деньги, Эдик? — заискивающе спросила она. — Ведь у тебя все есть. А у нас сейчас, правда, затруднительное положение. Папа получит, и я дам тебе.
— Мне нужно сегодня, — сухо возразил
Эдик.Тогда она, против обыкновения, попыталась проявить родительскую власть.
— Ты ничего не получишь. И с завтрашнего дня засядешь за математику. Я нашла тебе учительницу.
— Математику я учить не буду, останусь на второй год. А денег ты мне дашь. Иначе сама пожалеешь.
— Тиран! — истерически крикнула Елена Васильевна. — Эгоист, мучитель!
Она заплакала злыми, бессильными слезами. Эдик, не обращая внимания, опять лег на диван с книжкой. В кухне что-то зашипело. Елена Васильевна кинулась туда. Оказалось, сбежал суп. И эта последняя неприятность показалась Ниловой самой огорчительной из всех. Она тихо плакала, не вытирая слез, и две крупные капли, скатившись по щекам, упали в кастрюльку.
Тот мир, в котором она жила, гордясь собою, своим сыном и мужем, вдруг распался, и она почувствовала себя беспомощной, одинокой и жалкой. Авторитет родителей… Никакого у нее нет авторитета. Эдик не уважает ее, просто не считается, а Иван… Ему ни до чего нет дела. Знает только свой завод и рыбалку. Она бросила работу ради семьи, ради сына, а жертва ее оказалась неоцененной и ненужной. Эдик груб, плохо учится, а теперь связался с какой-то компанией. Придется дать ему денег, а то он бог знает что может натворить…
И Елена Васильевна пошла, достала из шкатулки две десятки и швырнула их на диван.
— Возьми!
И тут же потребовала выкуп:
— Но ты должен заняться математикой.
— Я подумаю, — снисходительно проговорил Эдик.
Елена Васильевна взглянула на часы и кинулась к умывальнику: вот-вот придет муж. Она умылась холодной водой и припудрила покрасневшие глаза.
Когда Нилов вернулся с работы, он не обнаружил и следа ссоры. По молчаливому сговору и мать и сын не подали вида. Елена Васильевна обычно скрывала все проступки Эдика, отчасти не желая тревожить мужа, отчасти из самолюбивого опасения, что он может обвинить ее в неправильном воспитании сына. Постепенно это вошло в привычку.
Это потом, позже она возненавидела меня. Несправедливо возненавидела: я никогда не желала ей зла.
Да, это потом… А тогда, через неделю после нашего разговора, она прибежала благодарить меня и даже принесла в подарок флакон духов. От подарка я отказалась, а за Эдика порадовалась вместе с ней. С ним у меня был долгий и трудный разговор — сначала в детской комнате, а потом в школе, втроем: Эдик, преподаватель математики и я. У Эдика неприязнь к преподавателю. Впрочем, она взаимна. Щеткин как будто даже огорчился, что с Эдиком будет дополнительно заниматься учительница.
Но, как бы то ни было, Эдик засядет за математику, он дал мне слово. Щеткин обещал почаще спрашивать его. Видимо, Эдик перейдет в девятый класс, с другими предметами у него сравнительно благополучно.
Елена Васильевна очень довольна. Ей кажется, что Эдик уже стал самым образцовым из сыновей. А главное, она сама, без мужа, решила такую сложную воспитательную задачу. Вероятно, и Нилов был доволен, что его не тревожат. Во всяком случае, ни разу не удосужился не только зайти, но хотя бы позвонить, справиться о поведении сына. И в школу тоже не являлся.