Ненавижу тебя, Розали Прайс

– А есть вариант объединяющее слово двух терминов?

– Страх? – спрашивает она, а я отвожу взгляд. – Мне непонятно, какие ты чувства испытываешь к Нильсу. Если ты его любишь, то почему он еще там? Если боишься, то почему любишь?

– Знаете, Эмбер, жизнь не так сладка, как кажется, а у меня она с особым перцем. Только настает момент, когда все хорошо, и тут же на голову выливают ведро ледяной воды. Только наши отношения с Нильсом стали налаживаться, как я оказываюсь, практически кинута им же. Он говорит о защите, а на мне применяют методы пытки, и хотят убить… Вы бы решились посмотреть в глаза тому человеку, которого любите до безумия, и который почти сломил вас? Единственное, что меня сейчас греет, это то, что во мне. В ту ночь во мне убили большую часть живой души, и мне хорошо, без нее хорошо. Только знаете, моему ребенку никто и никогда не причинит вреда, ни единый скот этого мира не тронет моего ребенка, никто не посмеет отнять его от меня… И это пока что единственная цель моей жизни на этот день…

– А Нильс? Ты собираешься его отпустить?

– Я не знаю, что делать, и делать ли вообще. Боюсь, ведь я сделала одну ошибку, поверив ему, и до ужаса боюсь, что я повторю ту же судьбу, что и прежде. Я достаточно натерпелась от рук людей, которые лишь удовлетворяли свои потребности за счет моей слабости, только вот никто не учел, что я выживу и смогу научиться ненавидеть.

Повисает тишина, и я смотрю на Эмбер, которая опускает глаза, не решаясь смотреть в мои. И я знаю почему – в них только боль, страх и ненависть, что поглощает меня.

Мы оборачиваемся вдвоем на стук двери и видим на пороге Пирса, который взволнованно оглядывает нас.

– У вас тут все хорошо? – интересуется доктор, и я киваю, глянув на Эмбер. – Тогда, думаю, на сегодня достаточно.

– Пирс, дай нам еще минутку, – прерывает она Пирса, который хочет подойти, но с моего разрешения покидает комнату.

– Вам было недостаточно того, что я сказала?

– Ты сама себе проблема, Розали. Ты свою слабость заменяешь злостью и обидой, которая заразила тебя в душе. Ты лжешь не только мне, но и себе, от чего тебе сложно принимать реальность. Когда ты поймешь, что для тебя дороже – тогда найдешь выход, но не стоит на любовь накладывать ненависть, а на людей обиду. Да, жизнь не сладка, и тебе не повезло, но на твои плечи пал груз, и тут, – она указывает на мой живот, – Твой луч света. Просто береги его так, как ты сказала, и подумай о моих словах. Твоя слабость – твой разум, послушай сердце, оно всегда подсказывает безумство, но для ненормальных людей, это и есть норма, – кивает она, легко улыбнувшись мне и поднимаясь со стула.

Взяв пальто и сумку, она вновь протягивает мне ладонь, чтобы попрощаться. Выдохнув и набрав побольше воздуха в легкие, я даю ей руку, и она довольно пожимает ее.

– Тогда, до завтра, миссис Вуд.

***

К трем часам дня ко мне приходит Равена, с которой я остаюсь на три часа, беседуя и выпивая чай с ромашкой, который она любезно заварила. Женщина оказалась на удивление понимающая, умна на лечении с травами, мудра в советах.

С ней было спокойно, слишком просто и легко. Я не могу беспокоиться за то, что она начнет спрашивать о том, что со мной, и что произошло в моей жизни, ведь женщина чувствует, куда нельзя лезть. Единственный вопрос, который она задала, это был о ребенке, и убеждение того, чтобы я подарила ему самую лучшую жизнь вдали от алчных, эгоистичных, циничных чудовищ – людей.

Равена оставляет меня под вечер, предварительно занеся ужин, и попрощавшись, вышла на исполнение своей работы, пообещав, что заглянет как-нибудь еще, принеся новый термос отвара.

Как только тарелки ужина опустели, и я набила свой живот диетической картошкой с парной котлетой, то пришло время для небольшого риска. Опуская ноги, я босыми ногами встаю на ледяной холодный пол, приложив немало усилий, чтобы встать.

Вчера и сегодня мне помогла женщина, медсестра, но сейчас я пробую начать идти сама, и это получается, хоть и не привычно. Я неделю не вставала с кровати, и теперь ноги онемевали от веса моего тела, даже когда оно не было таким сильным и упитанным. Дойдя до белой двери в ванну, я захожу туда, включая свет. Я прохожу внутрь в не очень приятную обстановку, когда весь мрамор был белее снега, как и вся ванная.

Слишком чисто и стерильно, от чего хочется вернуться домой, как можно быстрее. В теплоту, в уют…

Повернувшись в сторону умывальника, я невольно смотрю на свое отражение в зеркале, которое было мрачным и мучительным. Слабо усмехнувшись, я подхожу к умывальнику, открыв кран, пустив поток воды, но все еще смотрю на себя.

Равена была права: я слишком худая, бледная и несчастная. Не произвольно у меня самой к себе рождается жалость. Подняв руки на спину, я развязываю на себе больничную ткань, и та постепенно слазит с меня.

Глаза не могут выпустить слезы, они начинают гореть от недостатка их во мне. На животе видны уже не большие гематомы, залеплена рана. Опускаю руки к животу и аккуратно отклеиваю бинт с пластырем, освобождаясь и разглядывая затягивающуюся рану в боку. Торкаясь пальцем, я вздрагиваю, понимая, что это будет еще один шрам в дополнение к остальным.

Медленно поворачиваюсь в бок, и мои глаза прикрываются, когда меня начинает тошнить от того, что твориться на моей спине. Я знала, что там будет много ран, я знала, что там будет выжжен узор крыльев, ведь отчетливо слышала Хоффмана. Но я, ни как не могла подумать, что это видимые очертания одного кровавого крыла на пол спины останется со мной теперь уже навсегда.

Раны довольно глубокие, но они заживают. С виду, можно подумать, что ее не жгли, а умело руководили розгой, кончик которого кромсал меня, разрывая кожу, пуская кровь и входя в глубь меня, затрагивая сердце. Вокруг покраснения, довольно сильные, все опухшее, слишком отвратительное…

Невольно отворачиваюсь, не в силах больше лицезреть это художество на моей спине, и вскоре вовсе отворачиваюсь спиной к зеркалу. Приезжая в Нью-Йорк, я не думала, что так кроваво поплачусь своей же шкурой, на которой все это не стереть и не убрать. Никогда.

Сделав пару шагов, я оказываюсь около душевой кабинки, в которую медленно залезаю, закрывая дверцы. Боясь, что даже вода причинит мне боль, приходится самой направлять струи воды, которые выбивались из насадки. Аккуратно, медленно, осторожно, все, делая с волнением, когда вода начала обливать мою кожу теплыми струями, обмываюсь. Не давая им попасть на спину, что было крайне сложно, но реально, я смывала с себя всю грязь и угнетающий душок, который давно прилег на меня.

Около получаса сложных действий под теплой водой, я укутываюсь в белый махровый халат, заправившись ремешком. Из тумб, в которых лежало несколько десятков разных мазей, кремов, шампуней на разный вкус и цвет, я беру фен, суша свои волосы, и приводя себя в порядок.

Пусть я и утратила основную, живую красоту с щеками и румянцем на них, а так же блеск в глазах и пухлость губ, не смотря на худощавость, истощение тела, что обрело еще более видные черты ключиц, плеч, бедер и колен, я буду оставаться собой, той же, которая была и раньше, попытавшись скрыть свои недостатки.

Волосы, которые слегка завились на концах после их сушения феном, поправляю сухие локоны на голове. На полочке, у зеркала, я нахожу несколько ароматных кремов и размазываю их по коже, избавляясь от ее сухости. Ран не видно, лицо в порядке, я чиста после душа, боль притуплена обезболивающими, и я начинаю выполнять функции обычной девушки до всего того ужаса, что со мной произошло.

Убрав за собой рубашку, и бинты, я возвращаюсь в комнату, не быстро передвигая ногами. Но, как только я обошла выключенную аппаратуру, то невольно нервно выдыхаю, когда на кровати находится Гарри, перебирая мои книги.

– Знаешь, в чем заключается этикет, Гарри? Например, уроки уважения, когда заходишь только с разрешения в помещение той или иной особы, например, меня, – усмехнувшись, я смотрю, как он разворачивается, быстро положив мой подарок от Нильса на прежнее место, и встал с кровати.