Необратимость
Шрифт:
– Это лучшая песня на свете. Я даже не знаю почему.
Я и правда тогда не знала, почему. Пока другие подростки моего возраста слушали Тейлор Свифт, в своей спальне я танцевала медленные танцы под Coldplay с растерянным тарантулом в качестве зрителя.
– Нет проблем, малышка.
– Он выдернул шнур из своего телефона и увеличил громкость до максимума, заглушив болтовню в парке развлечений.
Мое сердце забилось сильнее. Я неуклюже обняла Эллисон, двигая наши тела вперед-назад и наступая друг другу на ноги, и пропела, широко улыбаясь:
– Скажи, что ты меня лююююбишь!
–
– Но при этом она рассмеялась, крепче обхватив меня руками, чтобы опровергнуть свое заявление.
Когда мы лениво танцевали под «The Scientist» в очереди на аттракцион Dare Devil Dive, в трех часах езды от дома в самый жаркий день, который я только помню, десятки других людей в очереди танцевали вместе с нами. Люди подпевали, в основном не в такт, маленькая девочка подпрыгивала на плечах своего отца, упираясь подбородком в его голову, пары кружились и раскачивались под мою любимую мелодию.
Мне кажется, что самые простые моменты жизни мы воспринимаем как должное. Мы не ценим их силу до тех пор, пока они не становятся полными света воспоминаниями.
И, возможно, именно в этом и заключается их сила.
Я возвращаюсь в настоящее.
– Иногда ты не просто слышишь песню… ты ее чувствуешь, - продолжаю я, смахивая со щеки упавшую слезу, мне так многого сейчас не хватает. На сердце тяжело, а душа жаждет, чтобы ее снова зажгли.
– Песни, которые заставляют физически ощутить что-то, становятся чем-то большим, чем слова и такты, чем ноты. Они становятся частью тебя. Прорастают в тебя. Для меня это «The Scientist». И я думаю… мы с Энни были во многом похожи.
Из всех людей, которые появлялись и исчезали по ту сторону стены, именно Ник помогает мне выплеснуть эмоции. Замкнутый, холодный как камень Ник.
Ирония судьбы.
Прерывисто вздохнув, я закрываю глаза.
Интересно, о чем он думает. Согласен ли он.
Интересно, болит ли у него в груди?
Еще час назад я бы сказала - нет. Никогда. Но сейчас я чувствую в нем перемену.
Прежде чем я успеваю надавить на него, я слышу, как оживает клавиатура на моей двери. Мой пульс подскакивает. Я вскакиваю с кровати, опрокидывая едва тронутый завтрак.
Тревога пронзает меня.
У меня бывает не так много посетителей, если не считать Роджера во время еды. В последний раз в мою комнату входила целая вереница незнакомцев, когда начиналась моя процедура.
О, Боже… это происходит снова.
Коренастая женщина переступает порог, быстро закрывает за собой дверь и запирает нас внутри. Ее волосы коротко подстрижены, а глаза похожи на осколки льда, пронизывающие меня до костей.
Она достает из переднего кармана иглу, и я отшатываюсь.
На ее лице нет никакого выражения - ни злобной ухмылки, ни блеска возбуждения. Нет и мягкости. Она пуста. Просто оболочка человека.
Наблюдая, как она приближается ко мне, я сжимаю кулаки, понимая, что бежать мне некуда. Мне негде спрятаться, нет смысла сопротивляться.
Твердой рукой она сжимает мое плечо, а другой приподнимает мою ночную рубашку. Нижнее белье едва держится на бедрах, талия уменьшается с каждым месяцем.
Зажмурив
глаза, я чувствую, как игла входит в мой живот, словно в масло. Я отшатываюсь назад, инстинкты заставляют меня вырываться из ее хватки. Я ненавижу иглы. С тех пор как я стала свидетелем того, как усыпляли мою собаку, когда я училась в старших классах, от их вида у меня мороз по коже.– Не двигайся.
– Слова женщины заглушает пластиковый колпачок, зажатый между зубами. В ее голосе нет сочувствия. Ей на меня наплевать.
– Перестань дергаться.
Мои конечности дрожат, но я подчиняюсь.
На мгновение я задумываюсь, смогу ли я одолеть ее. Она широкоплечая и грузная, но меньше Роджера.
Мой взгляд падает на кобуру на ее поясе.
Проклятье.
Это бессмысленно, вряд ли я успею нанести достойный удар, прежде чем она выхватит пистолет и пристрелит меня.
Я смотрю на стену рядом со мной, гадая, что делает Ник, когда она вытаскивает иглу. Он молчит, и я благодарна за это. В первые несколько месяцев моего плена по ту сторону стены находился другой человек. Митчелл. Я была в ужасе, кричала и брыкалась, пока огромный гигант, от которого пахло арахисовым маслом, втыкал иглу мне в живот.
Митчелл кричал. Проклинал. Он с такой силой бил цепью по стене, что я подумала, что он может ее проломить. Конечно, он не смог. Наши похитители слишком умны, чтобы строить стены из гипсокартона и простой штукатурки.
Все, чего он добился, - это побоев от Роджера и песочных часов на следующее утро.
Не знаю, может быть Ник умнее, или ему просто абсолютно безразлично что со мной делают. В любом случае, я рада, что он молчит.
Женщина с застывшим каменным лицом, отступает назад и закрывает иглу, не удостоив меня ни единым взглядом. Она разворачивается и вылетает из комнаты, махнув по замку ключ-картой, оставив меня с капелькой крови на животе и сорочкой, заправленной за край нижнего белья.
Я судорожно выдыхаю и поправляю одежду. Слезы наворачиваются на глаза от осознания того, что они украдут еще несколько моих яйцеклеток.
Никто никогда не подтверждал этого. Хранитель времени говорит загадками, а Роджер практически немой. Но воспоминания о моих ногах, закрепленных в металлических фиксаторах, не выходят у меня из головы, а также о том похожем на грызуна докторе, который нависал надо мной, освещая мое дрожащее тело операционным светильником. Он раздвинул мои ноги. Снял с меня нижнее белье. Задрал рубашку до пояса, пока я не оказалась полностью обнаженной и униженной. Стальной поднос рядом со мной был завален предметами, похожими на орудия пыток: зеркалами, зондами, еще большим количеством игл.
А потом…
Ничего.
Я очнулась в своей камере, живот сводило судорогами, а внутренняя поверхность бедер была покрыта запекшейся кровью.
Потом в камере рядом со мной появилась детская медсестра Мэри. Я рассказала ей подробности моей процедуры.
Извлечение яйцеклетки.
В инъекциях были препараты, заставляющие расти и созревать многочисленные яйцеклетки, затем вводилась доза ХГЧ. После чего мои фолликулы извлекались из матки с помощью иглы и отсасывающего устройства.