Неостывшая память (сборник)

Было приказано руководству издательства и мне готовиться к поездке в Москву на коллегию Комитета по печати при Совмине РСФСР. Тут же провели партийное собрание издательства. Многие из моих коллег искренне сочувствовали мне, но на собрании или молчали, или, мягко покритиковав за «Тишину», твердо выступали за минимальное наказание. Но были и такие, кто столь же искренне клеймил меня за утрату политического чутья. А заодно – по общепринятой тогда схеме – и себя: мол, вовремя не разглядели, не поправили работающего рядом молодого товарища, возомнившего, что ему все можно, все сойдет ему с рук. Естественно, влепили мне выговор. Затем выяснилось, что отложено решение очень болезненного для меня вопроса об улучшении жилья. В общем, все шло как и полагалось по тем временам. Следовало ожидать увольнения с работы.

Мрачную атмосферу разряжал Михаил Дудин. Каждый день он появлялся в Лениздате, обходил многие кабинеты, убеждал начальников, что книга Горбовского – прекрасная, талантливая, что благодаря именно таким книгам Лениздат превращается из весьма заурядного провинциального издательства в настоящее, первоклассное, что шумиха пройдет, что Друяна надо поддержать. В моем экземпляре «Тишины» сохранился прямоугольник плотной бумаги, на котором четким дудинским почерком написано:

Сплетни кончится туман,И судьбы велениемБудет классиком Друян,А Горбовский – гением.М. Д.28.3.68.

А вот еще один его автограф:

Нет человека без изъяна.И, свято искренность любя,Вы не смотрите на Друяна,А посмотрите на себя.

Настойчиво и весело Михаил Александрович создавал, если можно так сказать, положительное общественное мнение вокруг книги Горбовского.

…В середине мая на «Красной стреле» отправились в Москву «на ковер» директор Лениздата Л. В. Попов, главный редактор Д. Т. Хренков и я. Нас сопровождали большие партийные чиновники из Смольного: заведующий отделом пропаганды и агитации ОК КПСС Е. Я. Зазерский, его коллега из Горкома Ю. П. Смирнов, а также заведующая сектором печати Обкома В. Г. Пронина. Это было очень дурным знаком. Тут даже мой сторонник (а впоследствии многолетний друг) Дмитрий Терентьевич Хренков в коридоре вагона тихо сказал мне, что дело – дрянь и ему вряд ли удастся защитить меня и, значит, сохранить в Лениздате. Большие же начальники смотрели на меня как на случайного попутчика. Признаюсь, настроение было хуже некуда, ночью почти не сомкнул глаз.

Утром в Комитете по печати заместитель председателя В. К. Грудинин за час до заседания пригласил в свой кабинет Л. В. Попова, Д. Т. Хренкова и меня. Он сказал, что ситуация серьезная, «сигнал» из Ленинграда попал на стол секретаря ЦК, который приказал Комитету по печати разобраться и примерно наказать виновных. «Однако, – улыбнулся Василий Константинович, – считайте, что вам сильно повезло: коллегию сегодня буду вести я, а не председатель комитета. Я как-никак старый ленинградец, в блокаду был начальником военного отдела «Ленинградской правды». Может, удастся хоть немного спустить дело на тормозах. А вы, – обратился он ко мне строго, – на коллегии сидите тихо, не возмущайтесь и ни в коем случае не возражайте никому, даже если услышите такое, что никогда досель не слыхивали!»

В просторном красивом лепном зале, куда мы вошли, за длиннющим столом сидели члены коллегии. Мне они почти все показались на одно лицо: благообразные сытые физиономии, одинаковые розовые лысины и – глаза, недоброжелательные, уставленные на меня глаза. Долго зачитывали справку «О сборнике стихов «Тишина» Глеба Горбовского» (копию этой шестистраничной справки я сохранил в своем архиве). Не могу не процитировать кое-что из этого жуткого по тем временам документа:

«Все содержание этой книги находится в вопиющем противоречии с идейными, моральными и художественными критериями нашего общества.

Лирический герой Горбовского, живущий «особняком», дни которого идут «мимо жизни», озлоблен на все на свете…

Оторванность от жизни, одиночество сочетаются в лирическом герое Горбовского не только со злостью, но и с мистикой и предельно циничным нигилизмом…

Этот «злой, вечерний и одинокий человек» охотно делится с читателем своими «помрачениями», а редактор книги Б. Г. Друян млеет от восторга при виде мрачно-мистических строк…

Лирическому герою видятся ходячие, бродячие покойники…

Герою книги видятся гигантские пожары, которыми объята вся планета…

Картины сплошного ужаса изображены в стихотворении «Я тоже падал глазами в землю», причем не понять – то ли война описывается в нем, то ли 1937 год…

В лирические «помрачения» в связи с этим врываются мотивы, которые представляют интерес лишь для психиатров. Вот стихотворение, в котором законченно выражена мания преследования:

Человек за моею спиною.Он идет уже долго за мною.Я меняю маршруты,плутаю,в магазины и в банивлетаю;серой мышью ныряюв метро я,а за мной уже топаюттрое.Покупаю в киоске газету,не курю, а жую сигарету,из вчера выбегаю в сегодня,а за мной уже – целая сотня.Я стараюсь от них отвертеться.Я решаюсь на пляжеРаздеться.Накрываюсь газетой…И что же?Их такое количество – боже! —что, сутуля покорные плечи,я тихонько иду им навстречу.

Такова, по Горбовскому, обобщенная картина нашего общества. Всякая мысль о жизни в этом обществе лирическому герою книги кажется несносной…

Он повсюду ощущает всеобщий холод…

Впрочем, в неприятии жизни лирический герой винит не себя, а эпоху: «Тарахтит за окнами эпоха, и не мне, а нужно ей помочь…»

К какому бы явлению советской действительности ни обращался поэт, все вызывает в нем крайний скепсис, глухое раздражение, злую ухмылку…

В стихах, посвященных любви, немало цинизма (см. стихотворения «Прощается женщина с мужем», «Зал ожидания» и др.).

Книжка засорена всякого рода жаргонными пошловатыми словечками, заумью, стихами без мысли и высоких чувств…

В целом сборник «Тишина» является патологическим явлением в литературе. В нем содержится низкопробная пошлость и клевета на советскую действительность.

Выход в свет данной книги свидетельствует, что редактор тов. Друян Б. Г. утратил чувство элементарной ответственности за качество выпускаемой литературы, а руководители Лениздата ослабили контроль за работой редакционного аппарата и не разглядели серьезных идейных и художественных просчетов данной книги».

Затем началось обсуждение. Злой, хлесткий, безапелляционный хор клеймил книгу, автора, редактора. Строгий, предупреждающий взгляд председательствующего заставлял меня лишь стиснуть зубы и молчать. Апогеем стало выступление поэта Владимира Котова. Я очень хорошо запомнил его обличительные слова: «Гитлер, обращаясь к молодежи Германии, говорил: «Я хочу видеть блеск голодного зверя в ваших глазах». Так вот, книга Горбовского «Тишина», отредактированная коммунистом Друяном, будит блеск голодного зверя в глазах нашей замечательной молодежи, идущей светлой дорогой в коммунизм!»

После упоминания самого Гитлера в контексте «Тишины» впору было выводить меня из зала под вооруженным конвоем. Видимо, уловив избыток «электрических разрядов», В. К. Грудинин встал со своего председательского кресла и обратился к главному редактору Лениздата: «Как в издательстве отреагировали на появление этой книги?» – «На партийном собрании коллектива Друяну единогласно вынесен выговор», – коротко ответил Дмитрий Терентьевич. «Я считаю, – веско произнес Грудинин, – совершенно правильно поступили ленинградцы. Нет ничего серьезнее для коммуниста, особенно для молодого, чем выговор своих товарищей по партии. Со стороны Комитета по печати предлагается объявить выговор главному редактору Лениздата Хренкову, директору Лениздата Попову рассмотреть вопрос об ответственности редактора Друяна за выпуск антихудожественного сборника «Тишина». Кто за?» – и первый поднял руку. Вслед за председательствующим поднялось несколько рук, потом – больше, больше… Не помню, голосовал ли со всеми поэт Котов.