Неостывшая память (сборник)

…Уходили в прошлое годы, события – маленькие, большие, переломные. Для читателей стало привычным имя ленинградского поэта Виктора Максимова. Выходили и получали живой отклик его книги «Встреча», «Жители земли», «Кипрей при дороге», «Доля», «Соколиная забава», «Тавро»… Много и успешно переводил он на русский польских поэтов. С особенным удовольствием – своего большого друга с давних юношеских времен – Марека Вавжкевича, ставшего руководителем писательской организации Польши. Было время, когда Виктор пробовал себя и в прозе. Но главным всегда оставалась Поэзия – его жизнь и судьба.

На долгие годы связало нас с Виктором то давнее «Открытие». Мы дружили семьями, встречались не только в редакции, мне доводилось вести его творческие вечера, вместе бывали в писательских командировках (последний раз – в близкой его сердцу Варшаве «у Марека»). Вторая его книга «Встреча» (1970 г.) также вышла в Лениздате под моей редакцией, а когда я перешел работать в «Неву», на ее страницах регулярно появлялись большие подборки стихотворений Виктора. Я радовался его успехам, переживал случавшиеся с ним срывы, он знал это и ценил мое искреннее, дружеское, требовательное отношение.

Последние годы он особенно много работал, готовил солидную книгу новых стихов. Ушел он на самом взлете своего талантливого служения родной литературе. Мы навсегда с ним простились в апреле 2005 года. Незадолго до кончины он посвятил мне свое стихотворение «Вечереет». Опубликовано оно было в июньском номере «Невы» в том же году.

Вечереет, понемногу вечереет.Вечереет, знаю, раз и навсегда…Разудалая головушка смиреет,как смиреет предвечерняя вода.И, тишайшею овеянный сиренью,и уже издалека лишь – молодой,потихоньку привыкаю к вечереньюи засиживаюсь дольше над водой.Вечереет. Но до осени далече.И судьба, спасибо, силится помочь:подарила вот карельский долгий вечери мгновенную, почти без боли ночь,долгий день с давно привычной сердцу болью,давний сад, что не хочу я покидать,и глаза с такою давнею любовью,что уже конца и края не видать…Вечереющее солнышко не греет.дай ладони мне – дыханием согреть.Вечереет… Понемногу вечереет.Догорает… И не может догореть.

Догорел… Большой русский поэт, он ушел, оставив нам свои прекрасные стихи. Столько лет прошло, а я до сих пор наизусть помню почти все стихотворения его самой первой, самой памятной для нас обоих книги «Открытие».

Неостывшая память

Эту книгу знают многие ценители поэзии. Для меня она особенно дорога, я часто снимаю ее с полки, перечитываю, хотя почти все стихи помню наизусть. Судьба ее когда-то жестко коснулась меня.

…Я уже год работал редактором отдела художественной литературы Лениздата, когда в самом начале 1966 года мне предложили вести книгу новых стихотворений Глеба Горбовского. Конечно же, я с радостью согласился: еще бы – с недавних студенческих лет он был моим (да что там моим – нашим всеобщим) любимым поэтом. А его легендарные «Фонарики» мы «раскачивали» в родных университетских общежитиях, в летних строительных бригадах, на целинных землях Казахстана, на праздничных демонстрациях.

Вскоре Глеб принес пухлую папку стихов. Сборник еще не имел названия, стихи были, что называется, «навалом» – предстояло как следует подумать об их последовательности, конструкции книги, ее цельности. А для начала по заведенному порядку рукопись следовало дать на внутренние рецензии двум авторитетным писателям. После некоторых раздумий я попросил дать отзывы поэта Вадима Шефнера и критика Алексея Павловского.

Вот что написал в своей рецензии в октябре 1966 года В. Шефнер:

«Глеб Горбовский – на мой взгляд – один из самых интересных поэтов, причем я имею в виду масштаб не ленинградский, а всесоюзный. За последние годы в нашей поэзии появилось много талантливых молодых поэтов, но и среди них Горбовский выделяется естественностью своей речи и подкупающей простотой (но отнюдь не простоватостью) интонации. У него не просто талант, а то, что характеризуется старым русским словом, – дар… В каждом стихотворении Горбовского отражен миг жизни поэта – то грустный, то веселый, то торопливый, то задумчивый. И ощущение этого мига передается читателю. Вот это умение передавать настроение, ощущение и есть самая важная и самая ценная черта в работе Горбовского…»

Оценка рукописи А. Павловским была столь же впечатляюще положительной:

«Г. Горбовский – настоящий поэт. Это видно не только по хорошему уровню т. н. мастерства, но и по тому, что по сравнению с предшествующими сборниками он, оставаясь знакомым по голосу, предстает перед читателем в ином ракурсе своего душевного развития. Я бы не удивился, если бы эта книга называлась, скажем, «Тишина» или каким-то другим сходным словом. В ней есть задумчивая, не претендующая на напряженный и метафорический «интеллектуализм» душевная сосредоточенность. Эта сосредоточенность лишена малейшей позы, очень искренна, что, по-видимому, и придает ей характер лирической исповедальности, трогающей каждого. В нашем иногда чрезмерно шумном веке эта тихая задумчивость, желание без громких слов и широких жестов задуматься о пролегающей через Век и лично тебе выпавшей жизненной тропе очень важно. Здесь – нерв, своеобразие и сила этого сборника…»

Хочу обратить внимание: название «Тишина» появилось с подачи А. Павловского. Кстати, слово «тишина» разного эмоционального наполнения всплывает в разных стихотворениях книги:

Хорошо, что есть мгновенья —К тишине прикосновенья…Какие дни, какие ночи!Какая в сердце тишина.И тишина все ширилась в груди.И улетали птицы.Не иначе —Им что-то явно брезжит впереди.Мне тишина необходима.С меня довольно пьяных рож,собраний, призрачных от дыма,и славы мизерной дележ.Кричать, стонать, мяукать,визжать и выть пилой,трещать по швам от звуков,но тишину – долой!

Время летело быстро, я с удовольствием работал над «Тишиной». Параллельно редактировал и несколько других книг стихов и прозы. Здорово отвлекало чтение графоманских рукописей. Здесь я вынужден сделать небольшое отступление. Оно имеет, к сожалению, самое прямое отношение к книге Горбовского.

В один далеко не прекрасный день в редакции появился поэт-сатирик Бронислав Кежун с предложением переиздать свои стихотворные произведения о В. И. Ленине. Там были потрясающие перлы типа:

А Ленин стоял на трибуне,Глядел на бушующий зал,просил тишины и чего-тов кармане жилетки искал.

При следующей встрече в редакции я прилюдно стал настойчиво выпытывать у автора: что же такое Ленин искал в кармане жилетки? Кежун побагровел и, положив на стол блокнот и вооружившись авторучкой, зловеще спросил: «Вам что, не нравится тема Ленина, тема революции?» – «Нравится, – как можно спокойнее сказал я. – Но должен заметить: стихи, подобные вашим, дискредитируют тему вождя мирового пролетариата».

Присутствующие при разговоре замерли: всем известен был склочный характер сатирика. Кежун молча взял со стола свою рукопись и направился в кабинет главного редактора Д. Т. Хренкова. Дмитрий Терентьевич быстро просмотрел стихи и решительно встал на сторону редактора. С тех пор Кежун в Лениздат не заходил.

В редакции Глеб появлялся редко, не всегда свежим, но всегда с новыми стихами, которые читал по нашей просьбе. Наконец появилась долгожданная первая корректура, за нею – вторая. От цензуры отделались малой кровью: снятыми оказались всего три стихотворения: «Распята сухая дорога…», «Торчат сараи по обочинам…» и «Жена». Типография сработала оперативно, пятидесятитысячный тираж «Тишины» был готов уже в конце января 1968 года. Об удачной книге говорили все, кто успел приобрести ее в магазинах. Глеб был доволен. Я, естественно, тоже.

Однако эйфория длилась совсем недолго. На дворе стояло время, когда хрущевскую оттепель заметно сковали стабильные заморозки. Многие из нас считали, что это ненадолго, что все терпимо, все по-прежнему тихо-спокойно. Хрупкое затишье оказалось обманчивым. Так случилось, что его взорвала именно «Тишина» Глеба Горбовского. А поводом послужил «сигнал», оперативно поступивший в ЦК КПСС: книга Горбовского, выпущенная в партийном издательстве Лениздат, – вредная, идейно порочная.

«Сигнал» пришелся как нельзя кстати: только что было принято очередное постановление ЦК об усилении идейно-воспитательной работы и т. д. То, что здорово пахнет «жареным», мы почувствовали сразу же. «Тишину» Горбовского срочно изъяли со складов, из бибколлекторов, из магазинов (то немногое, что не успели распродать) и пустили в типографии им. Володарского под нож, «в лапшу». Мне удалось из приговоренного к уничтожению тиража забрать почти сотню экземпляров.