Неправда

И Лешка, правда, обрадовался. Перспектива сгнить заживо в стенах бахчисарайской клиники повергала его в такое отчаяние, что он не хотел и думать об этом, что понял только сейчас.

– Митрич! Помогай!
– открыл Сашка задние двери "буханки".

– Развяжи ты парня, пусть хоть кости разомнет.
– Неожиданно пожалел Лешку Митрич.

– Не положено. С меня потом башку снимут, если он деру даст.

– Охо-хо, доля наша горькая...
– вздохнул Митрич и взялся за ручки носилок.

Дотащили его до вокзального медпункта быстро и только там сняли ремни, оставив, впрочем, завязанной смирительную рубашку.

В комнате сидела симпатичная темноволосая женщина средних лет, естественно, в белом халате, и заполняла какие-то бумаги.

– Принесли? Пусть сидит в углу. Не буйный?
– спросила она.

– Вроде нет, всю дорогу лежал не дергался.
– Ответил ей фельдшер.

– Хорошо. Сейчас сопроводительную подпишу... А кто из вас сопровождающим едет?
– посмотрела она на Митрича с Сашкой.

– Никто!
– развел руками Саня.
– Наша работа его до вокзала доставить.

– Так не пойдет!
– возмутилась женщина.
– Его же нельзя одного отправлять! Натворит чего по дороге... Кто отвечать будет?

– Я сейчас прямо здесь натворю, если меня в туалет не сводят.
– Угрюмо пробурчал Лешка.

– Дай ему утку.
– Приказала женщина, сразу разонравившаяся Лехе.

– Ладно, чего утку, давайте я его в туалет свожу.
– Ответил ей Митрич и, не дожидаясь разрешения развязал рукава рубашки. Лешка едва повел руками, как завыл от боли в затекшем теле.

– Эй, тебе кто разрешил!
– вскинулась тетка, явно бывшая выше в своих медицинских званиях и Сашки, и тем паче, Митрича, и даже их обоих вместе взятых.

– Не сбегёть.
– спокойно ответил ей Митрич и обхватил ладонь Лешки своей лапищей.
– Пойдем, псих!
– и вывел его из кабинета в коридор

– Ирина Витальевна! Мы тут никак не причем!
– раздалось за закрытой дверью.
– Нам приказано его доставить и все! А там вообще - хоть трава не расти! У нас, между прочим, вообще выходной сегодня. Мотаемся тут...

– Не орите, молодой человек, я вам еще раз говорю...

Чего там тетка еще раз должна была сказать, Лешка уже не услышал, так как Митрич вывел его на жаркую и пыльную симферопольскую улицу.

Он молча довел его до перронного бесплатного туалета и закрыл в кабинке. С огромным трудом, Лешка сделал свои дела, еле успев непослушными пальцами расстегнуть молнию на штанах.

– Молишься?
– неожиданно спросил его через дверь Митрич.

– Н-нет...
– растерянно ответил Лешка.
– Я ж в туалете!

– В твоем положении без разницы где молиться, лишь бы молиться, понял?

– Хорошо...
– и произнес про себя молитву, правда, когда уже вышел из туалета.

– Пошли еще покурим, пока там эти собачатся.
– Буркнул Митрич и опять крепко схватил Лешкину руку.

– Ты какие сигареты куришь?
– спросил он студента у табачного киоска.

– Любые.
– Пожал тот плечами.

Тогда Митрич купил три пачки "Монте-Карло" и сунул их Лешке:

– На-ка вот, куряка. На дорогу хватит тебе. А больше, прости, помочь не могу ни чем. Да в церкви еще свечку поставлю за тебя, раб божий Алексий.

– Спасибо вам, Митрич. Звать-то вас как?
– запихал Лешка сигареты по карманам штормовки и едва не расплакался от неожиданного участия совершенно чужого ему человека.

– На что тебе?
– покосился водитель на Лешку.

– Хоть помнить буду, да и тоже, свечку потом поставлю.

– Раньше Ванькой кликали, а таперича просто Митрич.
– буркнул Иван Дмитриевич и скрылся в клубах табачного дыма сердитой папиросы "Беломорканал".
– Ладно-ть, почапали до медпункта, эти поди доругались.
– И, выплюнув недотлевший окурок в урну, потащил Лешку обратно.

"Эти" действительно доругались. Сашка спокойно сидел на кушетке, разглядывая потолок и покачивая ногой, а врачиха по имени Ирина Витальевна так же спокойно, как и до их приезда продолжала писать.

– Слышь, псих! А тебе повезло!
– встал Сашка, улыбаясь.
– В твоем поезде сейчас студенты мединститута проводниками подрабатывают. Так что как генсек поедешь, с личными медсестрами и в купе. Радуйся, что сезон только начался, отдыхающие домой еще не ринулись. А то бы в тамбуре последнего вагона бы поехал.

– Замотайте его обратно.
– Равнодушно, не подымая головы, сказала врачиха.

Сашка молчаливо развел руками и скорчил такую физиономию, что сразу стали понятны его мысли безо всякой медитации - мол, прости брат псих, но что тут поделаешь. Рубашку надели на него быстро и усадили у пыльного окна, чтоб Леха не скучал в ожидании поезда.

– Ну пока, шизик! Счастливой тебе дороги!
– потрепал его по голове Сашка.

А Митрич перекрестил и добавил:

– Ангела тебе в спину. Благослови тебя Господь.

И мужики скрылись за дверью.

Несколько минут Лешка рассматривал через грязное окно неуклюжие вагоны, людей в разноцветных одеждах, голубей, курлыкающе выпрашивающих семечки у бабуль, милиционеров важно прохаживавшихся по перрону.

И тут снова открылась дверь.

Лешка было напрягся на неожиданный звук, но это вернулся зачем-то Митрич.

– Вам чего?
– грозно спросила врачиха.

Но, не обращая внимание на нее, грубоватый пожилой водитель "Скорой помощи" в три шага пересек комнату и подошел к Лешке:

– Вот тебе в дорогу еще.
– И сунул ему за ворот смирительной рубашки какую-то картонку.
– Никола Чудотворец. Авось поможет тебе в пути. А я в машину себе еще куплю. Ну, Бог с тобой!
– и, снова перекрестив Лешку, исчез из жизни студента за дверью кабинета, на этот раз уже навсегда.

Лешка отвернулся к окну, пряча наворачивающиеся зачем-то и почему-то слезы.

Странно бывает в жизни. Видел человека всего-то час, другой, а успеваешь привязаться к нему так, как не получается к кому-то близкому. И, когда расстаешься с ним, как будто отрываешь кусочек сердца. Может быть, от этого умирает человек, когда раздает свое сердце своим любимым людям? Или, может быть, он только тогда начинает жить?