Неправда

"Помилуй меня! Помилуй, яви милость Свою! Прости мне грехи мои, вольные и не вольные, прости что грешил делом, мыслью и чувствами своими!"

"Ишь ты! Чего захотел! Как грешить, так он первый! Нечего! Грехи твои смертные и прощения им нет" - верещал Белиал.

"Помилуй, мя грешного! Грешен я, с детства самого грешен! С рождения! Сам я себя завел в яму эту! Смилуйся, Отче!"

"Все? Помолился перед смертью? Конец тебе!" - закричал страшным голосом дьявол и Лешкины пальцы стали разжиматься, слабеть, соскальзывать с рамы и он оторвался от несущегося поезда. Всего мгновение длиною в вечность летел он, и его тело обрело былую подвижность, и когда жутко ударился он о насыпь, боль была такова, будто снял кто-то кожу со всего тела. Пролетев, подскакивая как нелепый мячик, несколько десятков метров рядом с бешено грохочущими черными колесами поезда, он свалился в кусты разросшегося вдоль линии иван-чая.

Он заревел от невыносимой боли на весь лес, подступавший к насыпи, так что заглушил даже лязг состава.

Но внутренне он даже радовался этой боли, ибо она значила, что Белиал вновь исчез в глубинах бессознательного.

Когда же поезд прогрохотал мимо и Лешку едва не кувыркнуло воздушной волной боль тихонько стала уменьшаться.

Измученный, окровавленный, ошпаренный и избитый, он все же нашел в себе силы подняться, после того как полежал несколько минут. А потом он заковылял прочь от дороги через лес к виднеющимся тусклым огонькам. Сильно хромая, он продирался сквозь густые заросли то и дело шипя от боли, когда обожженной ногой или многочисленными ссадинами по всему телу он натыкался на ветки.

Тупой болью при каждом вдохе отдавала грудная клетка. Лешка подозревал, что сломал ребро, а может быть и несколько ребер. Его сильно знобило, то ли от сырости ночного воздуха, то ли от ожога.

Когда он выбрался из лесополосы, то без сил рухнул на поле с только-только пробившейся то ли рожью, то ли пшеницей. Немного отдышавшись, он попытался приподняться, но не смог - силы стремительно покидали его.

Но шагать надо было, куда он не знал, но понимал, что надо идти, надо двигаться, если он хотел жить. Собрав всю свою злость на себя и на свою нелепую, дурацкую и бессмысленную жизнь, он встал на левое, здоровое колено. Обваренная кожа на правой ноге натянулась и стала невыносимо тереться о грубую ткань джинсов.

– Ахххрр!
– зарычал он сам на себя, и, едва не потеряв сознание, все же смог встать. Тяжело дыша и шатаясь как медведь, он тяжело пошел по полю к светлеющим в ночи огонькам. Адреналиновый запал закончился и каждый шаг отдавал невероятными выстрелами боли. Он набычил голову, исподлобья глядя в небосвод, еле-еле подсвеченный серебристым новорожденным месяцем, и запел. Запел, перевирая мелодию, слова, интонации, сбиваясь с ритма, но это была лучшая песня в его жизни:

– Здесь птицы не поют... и травы не растут... и только мы... лицом к лицу... врастаем в землю тут... горит и кружится планета... над нашей родиною дым... а значит нам нужна одна... победа... одна на всех... мы за ценой не постоим... нас ждет огонь смертельный... но все ж... бессилен он... сомненья прочь... уходит в ночь... отдельный... десятый наш... десантный... батальон... десятый наш... десантный... батальон...

Последние слова он орал на всю Вселенную, перебивая свою боль. И песня таки помогла дойти ему до первых огородов какой-то деревеньки.

Цепляясь за плетень, он практически дополз до ближайшего дома и собрав все оставшиеся, последние, в самом буквальном смысле этого слова, силы, ударил окровавленным кулаком несколько раз в темное окно и рухнул на крыльце, словно срубленное безжалостным садовником дерево с худыми плодами.

16. 11 мая 1994 года. Среда. Россия. Горьковская область. Шахунский район. Село Огородники.

Первое, что он сделал, когда проснулся, даже еще не открыв глаза - хрипло засмеялся.

В третий раз уже! Просыпаться в незнакомом месте, разглядывать потолок, а потом отвечать на дурацкие вопросы! Так и привыкнуть можно. Впрочем, может быть и надо привыкать? Сколько еще таких просыпаний ждет его в психушке или тюрьме?

А когда воспаленные, опухшие веки приоткрылись, то разглядели бревенчатый потолок типичной деревенской избы. А когда взгляд его пополз ниже, то наткнулся на знакомый лик того, самого старичка, который не то привиделся тогда в крымском глухом лесу, не то и в самом деле спас его тогда. Если, конечно, не притворялся им Белиал.

"Прости, Господи, что не тебя первого вспомнил утром!" - мысленно извинился Лешка и перекрестился на лик высоколобого старика с добрым взглядом.

– Верующий, что ли?
– сказал кто-то за его спиной.

– Не знаю еще.
– Ответил Лешка.

– Как это?
– в поле зрения появился пожилой мужчина невысокого роста, с длинными, седеющими волосами, забранными в хвост.

– Да вот так вот получилось!
– попытался привстать студент, но тело так заломило, что он без сил рухнул обратно на узенькую кровать.

– По тебе что, каток проехал? Живого места нет, весь синий, только нога краснущая, вся в пузырях.

– Что-то вроде катка. Меня Алексей зовут.
– Представился Лешка.

– А меня отец Геронтий.

– Вы священник?

– Угадал. Иерей я.
– согласно кивнул собеседник.

– Вот вас-то мне и надо.
– Порывисто сказал Лешка.

– Врача бы тебе надо сначала. Да у нас на селе его нету. Даже фершала нету. В райцентр надо тебя везти. Да вот как? Ну пока отлежишься у меня. А ты что тощой-то такой?
– внимательно рассматривал студента священник.

– С детства. Никак отъестся не могу.

– С ногой-то что? Эвон как волдырится.

– Обварил в поезде кипятком.

– В поезде?

– Да, а потом выпрыгнул на ходу, и вот, сюда добрел.

– Погоди, тут до линии одиннадцать километров! Ты как дошел-то?

– Вот так и дошел...

– Господи, Господи...
– тяжело вздохнул и перекрестился отец Геронтий.
– Чудны дела Твои! На-ка я тебе бульончику куриного наварил, попей. День сегодня хоть и постный, да ведь суббота для человека, а не наоборот. Только не обварись опять.

Невероятный, дымный вкус бульона ожег горло, а измученный желудок едва не исторг острой коликой первый же глоток, но успокоился и смирился с необычной для него последнее время обязанностью - принимать еду.

– Блаженство какое!
– всхлипнул Лешка, когда вновь откинулся на пышные подушки.
– прямо как в нирване!

– А чего это за зверь такой, нирвана?
– перепросил его священник.

– Нирвана? А вы что не знаете?
– удивился невежеству отца Геронтия Алексей.
– Это рай на Востоке. Полное растворение своего "Я" в божестве. Когда полностью отсутствуют и желания, и эмоции, и сознание.

– Да? Какой удивительный рай... Больше на ад похоже.
– Почесал бороду отец Геронтий.

– Почему же ад? Блаженство же!

– Как же блаженство, если чувств нет? Да и чем же ты испытываешь это само блаженство, если твоего "Я" просто-напросто нет? Просто самоубийство какое-то. Да. Только духовное самоубийство.

– Вот как?

– А ты сам подумай. Полежи да подумай. А мне в храм надо, на требу.

– Отец Геронтий, а у вас не найдется чего-нибудь почитать?

– Да как же не найдется? На-ка вот, Святое Евангелие почитай. Читал ни-то когда?