Нерозначники

Глянула косулька на воду-то и ахнула... кошачья морда на неё пялится... Подняла она правое копытце, а это и не копыто вовсе, а лапа когтистая... Враз она, с испуга, этой лапой по воде и плюхнула, прямёхонько по мордахе кошачьей попала. Та сразу и скрылась в заплесках, в рябях расплылась.

– - Ну, чего чураешься?
– - спокойно спросил Мираш.
– - Себя разве не узнала?

Хотела Юля ответить... да как мявкнет не своим голосом! Тут и вовсе струхнула, уши прижала к темени и опрометью от верши сиганула. И не к берегу, а напрямки через всё озеро понеслась -- только мохнатые пятки засверкали.

И надо же такому случиться, что Юля на старика Елима наскочила. Он как раз в лесу с собаками своими, Оляпкой и Сердышом, прогуливался. Возле озера остановился и на уток засмотрелся.

– - Глядите-ка, прохвосты, поздний выводок никак, -- с горечью говорил он.
– - Эхма, беда, беда. На крыло не успели встать. А можа, с последнего, северного лёта? Небось, отстали?
– - словно на что-то надеясь, рассуждал Елим, но сам же и согласился: -- Прошёл уже, северный, прошёл. Эхма, сгибнут, горемычные. Зима, почитай, уже силушку свою пробует. По ложкам снег давно не тает, и забереги крепнут. Хороший мороз -- и по всему озеру ледок встанет. Чем и помочь?
– - задумался старик.
– - Сетками, чай, огородить да пробовать...

Тут-то из-за мыска и Юля во всей красе вымахнула. Глядит Елим: по озеру, по водной-то глади... рысь бежит. Да прямиком -- на него. Старик и оторопел, ноги прям подкосились.

Рысь летела себе, воды не касаясь, а тут вдруг заплюхала лапами по воде -- брызги во все стороны, и не так ходко пошла, а всё равно на Елима правит.

Это, вишь, Юлька увидела человека с собаками и ещё лише испугалась. И сразу же тонуть стала. Забарахталась в воде, забила лапами и кричит утробным голосом:

– - Мяу! Мау! Ма-ау!

Страх, известно, всегда силы отнимает. Сковал живику косули и в воду потянул, как скудельное тело всё одно.

Елим быстро в себя пришёл -- чем старого напугаешь? Глаза только заслезились, наволока пошла, словно туман красный по озеру заклубился. Утёрся рукавом, смотрит: рысь так же бултыхается, а возле неё... парнишка какой-то объявился. Вида вовсе необычного: волос белый, ершистый, и нос большой, острый... И одёжа на нём необычная -- в том разе, что уже холода стоят, а на нём штаны суконные и рубаха в клетку. А обувки никакой нет. Так прямо, босиком, по воде и шлёндает.

Наклонился этот парнишка над рысью -- и резко к Елиму повернулся. Посмотрел на него странно так, и с удивлением и с испугом будто. А старик смотрит спокойно вовсе, глаз не отводит.

Тут уж Мираш совсем оторопел. И то верно, мыслимое ли дело под человечий глаз попасть!.. Тотчас же вместе с Юлькой под воду и бухнулся. Сам в щуку огромную превратился, а Юлю в маленькую плотицу обернул. Сразу её в пасть и отправил. Да за зубами пристроил, чтобы не потерялась, значит.

Щука чуть крутнулась и под обрывистый бережок встала, в том месте, где ива-плакушница над водой склонилась. Её ничуть не видать, а самой приметно, что на бережку деется. На дне лежит, хвостом колышет, тихохонько плавниками перебирает и за Елимом пригляд ведёт. А он немного постоял, поглядел на воду да и махнул рукой.

– - Что-то у старого глаза слезятся, -- посетовал он.
– - Привидится же такое!.. Вы, прохвосты, чевой-то видели?

Оляпка посмотрела умными глазами и вильнула хвостом: не понимаю, дескать, обычное дело. Наверно, рыбы какие плескались или ондатра. А Сердыш и вовсе отвернулся.

– - Оно и верно, -- согласился Елим.
– - Можа, на утей засмотрелся -- в голове что и колыхнулось, а я путаю...

Оляпка заскулила и потянула старика от озерка.

Пошли они дальше, а Мираш обратно свой облик принял и Юлю снова на копытца поставил.

– - Это что ж это, -- весело спросила косулька, -- я теперь, кем захочу, быть могу?

Мираш кивнул.

– - А в медведицу можно?

– - Да хоть в слона!

Стала Юля медведицей. Гора горой. Силищу в себе могутную почуяла. Прошлась туда-сюда, захотелось ей берёзку-семилетку сломить, но Мираш упредил -- растолковал, что можно живикой, а чего ей и недоступно вовсе.

– - Можно, -- говорит, -- и природную плоть обрести... Будешь тогда настоящей медведицей. И деревья будешь ломать и камни-валуны ворочать -- и всё, значит, чего там медведям назначено. А вот способности наши утратишь. Только одна остаётся: назад обернуться можно, а больше -- ничегошеньки. К тому же сложное это действо... В особенное состояние войти надо. Напутаешь ещё чего -- достанется нам на орехи. А так -- тренируйся, -- ну и объяснил ей, как самой управляться -- образы неплотные менять. Без подсобы, значит, оборачиваться, без догляда.

Так они и шли домой: Юля то орлицей, то совой перевернётся, то волчицей, то лисой. Так развеселилась, что и путаница пошла. Глядит Мираш, то лось с медвежьей головой рядом с ним вышагивает, то ворона с лисьей мордой над головой кружит, а то и вовсе непонятно что.

Сам же Мираш посуровел, серьёзный стал и весь в думу ушёл. Сбила его с толку встреча с Елимом, ох и сбила.

Что и говорить, получается, что человек Елим тустороннюю плоть видеть может. Дела... Нет, конечно, бывали случаи, что люди востроглазые рождались. Хотя это и редкость. А за Елимом ранешно ничего такого не примечалось. Был ведь Мираш в его избушке, знакомился, так сказать, а не сличал его старик, как и другие люди, глазами сквозил. И вот те раз.

Крепко задумался Мираш. И вдруг вспомнил сон свой давний. Тогда он ему приснился, как только на лесную службу заступил и помощников себе выглядывать стал.

Скажу тебе, сны к вершам вовсе иные приходят, нежели к людям и другим, кому плоть природная дана. Верши или совсем ничего не видят, или из открытого будущего. Тайности в их снах тоже много, но не до путаницы. Словом, по снотолковникам верши не скучают. Что приснилось, то и будет.

А тогда нашло на Мираша во снях откровение, что человек ему в помощники назначен, и не сторонний какой, а будто узнает его Мираш, встретит на лесных дорожках. Подивился верша тогда, само собой. И то верно, не часто случается, чтобы лесовину помощника давали, который человеческую жизнь прожил. Сильно уж люди за свою прошлую жизнь держатся. Тяготятся ею, случается, и подсобить норовят родственникам, исправить что или насурочить врагам и обидчикам бывшим.

Забыл тогда Мираш сон этот: обычные помощники объявились, а потом... хоть и откровение, а срок не указан -- когда ещё будет!

А тут всё и вспомнилось.

Подумал, подумал да и решил за Елимом пригляд вести, узнать про жизнь его и про корни родственные.

Да и то сказать, очень его эта тайна озадачила, а то и замечтал немножко... Она ведь, слышь-ка под сурдинку, живика эта, человеческая, особливой силой владает, особливой...

* * *

Юлька-косулька простого нрава оказалась. И смешливая, и не вязига какая. Всё, что ей Мираш поручает, с радостью исполняет. Со сноровкой и смекалкой, и точно устали не знает. Одна только у неё слабинка: в еде по-особому неразборчива.

Ранешно, когда косулей природной жила, известно, траву только ела. Самое вкусное и было, что ягодами полакомиться. А сейчас всё стала смахивать. Кладёт себе Мираш котлет мясных и Юльке на тарелку плюхает. Тут же ветчины порежет, колбасы разной, и копчёной и варёной -- Юлька знай уминает. Рыбу особенно полюбила, всякой разной готовки. И жаркое тоже, под пряными обливами и соусами. На зелень и не смотрит. Уж стал её Мираш заставлять да следить, чтобы хоть стебелёк петрушки съела или укропу кисточку да сельдерею корешок. А она лишь отмахивается: