Нерозначники

И то верно, самая она на деревне весёлая-развесёлая. Где песни поют, там она первым голосом ведёт. А хохотунья справная! Такого звонкого смеха нигде не сыскать! Над мужиками подтрунить -- это её первейшая потеха. С серьёзным лицом к ней и не подходи: сразу же шабунять да изгильничать станет. Так обсмеёт, что после седьмой дорогой обходить будешь и головой крутить, как бы на Ленку не наскочить.

Странность за ней водится -- не раз селяне подмечали и дивовались. Пьёт наравне с мужиками, да ещё лише -- только подавай. Иной крепкущий мужик столь не потянет да в сон рухнет, сколько себе Ленка-плясунья в нутро прольёт. А на утро, после пьянству-то, все пластом лежат и с похмелины маются, а Ленке хоть бы что, и будто ещё здоровее стала. Спросонков только глянет, осмотрит место лихой пирушки -- не осталось ли чего?

– - да песню затянет, и по дому ладить возьмётся.

Однажды с ней в городе история случилось. Сидела в кабаке каком-то ну и увидела, как пятеро мужичонков заказали бутылку водки и пять стаканов. Лена недолго думая подозвала официанта и заказала... пять бутылок и один стакан. И всё это спокойнёхонько выпила. Вдобавок ещё трезвей осталась тех пятерых. Не мудрено, конечно, обычное для неё дело, а тогда удивила людей, позабавила.

Сейчас-то Лена одна в избушке хозяит, а раньше-то два раза взамуж ходила.

Первый муж у неё Семён был. Он-то свой, канилинец, родственники его по всей деревне живут. А Лену со стороны взял, с другой какой-то, дальней деревеньки. Мало кому она по нраву пришлась. Юркая да востроглазая, и всё-то по своей думке перегибала. Сразу, слышь-ка, не схотела с родителями Семёна жить. Стребовала, чтобы он свой дом ставил. А Семён что? Не очень-то и противился, во всём её слушался и не перечил -- сильную, сказывали, она над ним власть взяла. До работы и вовсе неохочая оказалась, всё боле по гостям Сёму тянула и на пирушки-гулянки рядилась.

Только не зажились они в новом доме. Семён-то и ростом высоконек и в плечах широк был, а на поверку хрусткий оказался... От малой хвори отбиться не мог. Стал всякую таблетку на вкус пробовать и силу в ней искать, -- может, оттого ещё пуще хиреть и начал... А быть может, ещё какая подсоба была... Годов-то сколь минуло -- кто сейчас скажет?

Ну и вовсе исчах. Так и положили в землю: тело сохлое, кожа на костях висит, веса-то в нём никакого и не стало.

Страшно Лена по Семёну убивалась. Чуть было умишком не тронулась. А может, и пошатилась: очень уж непутёво у неё жизнь далее сложилась. На могилке тогда весь день и всю ночь пролежала недвижная. Здоровенные мужики не могли с ней совладать, насилу уж увели в деревню. Вдовесок ещё полгода не в себе была -- про гулянки и не поминай!
– - сидит тихонькая-тихонькая и в белу стену немигаючи смотрит. Бабы её силком кормили да утешали, каждая на свой лад. И знахарка Агафья возле неё кружилась -- отпаивала и отшёптывала.

Так-то Лена с горем пополам и очухалась. Да потом ещё развеселее стала.

И со вторым долго не зажилась. А может, и не было никакого мужа? Что-то никто о нём толком сказать не умеет. С трудом вспоминают одно: был-де какой-то, с месяц, может, и пожили, да он ни с кем и не знался -- молчун был нелюдимый, а то и даже немой. Лена потом сказывала: "Накой неумеха нужен? Никакого в нём проку...", мол, прогнала обратно в город.

После того замужества одинакая так и осталась. Детей нет. Ну и повела, слышь-ка, жизнь шатучую: сойдётся -- разойдётся, пристанет -- отстанет.

Странная она, что и говорить, загадочная. И сродственников её никто не видел. Спрашивали, само собой, а Ленка только отмахивается:

– - И знать их не хочу. Сама проживу, не заскучаю.

И что интересно, в деревне ни одного плетухана не нашлось, чтобы про Лену толково объяснить. Оно ведь как -- какая крестьянка не так жизнь повела или сказала что-нито, про неё уже молва колесом покатилась: мол, икотница, ведьма, в свинью оборачивается, у коров молоко крадёт... А про Лену -- ничего, ну, только -- спаивается девка, шальная и бедовая.

...Не дослушал Мираш, что там Борис плетуханит, а сразу к Лене оборотился. Глянул... да и застыл от неожиданности...

Агафья над Леной пухтает, а той только хуже стало. Никакие заговоры-наговоры не помогают.

– - Вижу, -- заключила старуха, -- крепко в тебя спуг сел.
– - И взялась чашками греметь и выбирать, какой у неё настой от спуга и для спокойствию.

Намешала скоренько зелья и для верности самогонки своей плеснула.

– - На-кось, дочка, испей средства верного, -- подступилась она к Лене.
– - Сразу в себя придёшь.

Лена испила, и ей вроде как и впрямь полегчало. То всё ревмя ревела, а тут с придыхом притихнулась, и какая-никакая живость в глазах появилась.

Мираш про свою помощь напрочь забыл. Да и какая тут... Стоит и в толк никак не возьмёт -- смотрит он на Лену, а это и не Лена вовсе, а лесовинша Лека Шилка на стуле сидит и платком утирается... Такая, вишь, несуразица дичайшая.

– - Ой, Агафьюшка, набулькай мне ещё скорей, -- простонала Лена-Лека, -- Нито со страху-от в серёдке всё колыхается.

Мираша она не увидела, само собой, не дано это, понятно, в скудельном теле. Если кто из тусторонних в человека оборачивается, сразу все сверхспособности теряет. Может только образ менять да обратно бесплотным становиться.

– - Надо, надо, -- одобрительно закивали вокруг, -- намаялась, видать, сердешная.

"Да уж, намаялась, сердешная", -- подумал Мираш и стал ждать, что дальше будет.

Агафья налила, не поскупилась, и Борис тут же заёрзал:

– - Ты энта... и мне налей для сугреву...

– - Ага, -- съязвила Ксения, -- он у нас ирой! Ему положено!

Лена отпышалась чуть от "лекарствия" и повела со стоном:

– - Ох, девки, и натерпелась ужо страху-от, чуть сердце внутрях не сорвалось.

– - Ты, дочка, -- лилейно запела Агафья, -- коли страшное что, то и не поминай. А то как бы тебе хужей не стало.

– - Ох, Агафьюшка, я уж бежала, торопилась. Всех упредить надо, чтоб на болото не ходили.

"В честь чего это она?
– - подумал Мираш.
– - Обо мне, что ли, заботится?"

– - Почему не ходить?
– - спросила Ксения.
– - Клюква, чай, поспела.

– - А то и не ходить, -- и вовсе завыла Лена, -- что на нашем болоте болотняк объявился.

"Во дела..." -- озадачился Мираш.

– - Ты уж не мели чепухи, -- посуровела Агафья (сама-то она, вишь, хоть и знахарит и, по человеческому понятию, силой тусторонней владает, а таких разговоров чурается).

– - Чего мне молоть, обдичала я, что ли?! Своими глазами видела!

– - Ой как интересно!
– - чуть не задохнулась продавщица Алка.
– - Я страсть как такие истории люблю!

– - Тебе интересно, а я чуть со страху не померла.

Агафья ещё попыталась разговор в другую сторону свильнуть, но куда ей против общества совладать?

Давно таких разговоров в Канилицах не велось, оно и интересно. Ранешно-то про Суленгинские болота много разной напраслины тучили-мели. Такая худая слава крепилась, что не всякий туда пойти насмеливался. Если селянки за клюквой наладятся, полдеревни артелка собиралась. Идут, песни поют, смеются да храбрятся. И на ягодах рядком держатся, друг дружку из вида не пускают. А в последние годы худые смутки притихнулись. И по клюковку стали парами ходить, а то и в одиночку вовсе.