Нерозначники

Раньше Палениха с Елимом не то что душа в душу, а согласно жили -- куда им деревеньку делить? А тут поругались отчего-то, и после того старушка подначивать Елима стала. В любом разговоре подтычку про него ввернёт острую и куснёт при встрече.

Игнат лишь пожал плечами.

– - Гляжу я на Елима...
– - Палениха пытливо посмотрела на сродственника.
– - То медведей в доме держит, то лиса у него была... а тут лось... можа, того... с лешаками знается?

Хотел посмеяться Игнат, да смекнул, как выгоду извлечь. Решил поддержать баушку... да своё приплёл:

– - Верно говоришь. Сам за ним странности примечаю. Мне сегодня хвалился: захочу, говорит, напущу волков, захочу -- прогоню. Вот и думай после этого...

Так-то и проговорили весь вечер, потаённые странности за Елимом припоминая.

Кабы знать им, что разговор их, до единого словечка, Юля-косуля слышала... Как Игнат приехал, она сразу за ним пригляд вести стала. Невидимая и тут рядышком с Паленихой присела и все планы да намеренья вызнала.

На следующий день Игнат охотиться решил. Затемно ещё наметил выйти, чтобы Елим не приметил. Всю ночь худо спал, прикидывал, вишь, сколь в Окуне весу может быть (не поленился, слышь-ка, хоть и потемну, а сходил, на следы лосиные глянул). "Может, центнера четыре, -- смекал убойца, -- а то и полтонны... Да нет, поболе будет, поболе". Потом всё планировал, как мясо в город вывозить будет. Да кому сколько -- с барского-то плеча... Да сколь продаст да выручит... "Надо бы бердану новую справить. Эх, снегоход бы купить...".

Утром Грома пинком поднял.

– - Чего разлёгся?! Сохатого брать будем, -- сам хмурится, не выспался.

Гром оскалился -- так они друг дружку привечают, обычное дело, -- а об охоте услышал -- обрадовался, гавкнул с довольства.

Игнат позавтракал на скорую руку, а Грома погнал от себя, да с ухмылкой: иди, дескать, в лесу ищи. Злит, понятно, перед охотой, распыляет.

Следы лосиные распутывать не пришлось. Все-то они в одну сторону в лес уходят. Наведывался, получается, Окунь со стороны заказника и возвращался туда же. Такую тропу проложил, что и на санях без хлопот проехать можно. Удивился Игнат, но только тайные наумки погнал -- те, что Палениха про Елима сказывала, -- да и порадовался. Ещё легче, думает, сохатого возьму.

Правит Игнат по натопу, знай лыжами подаёт -- легко ему идти. Сторожится, конечно, всё думает, что недалеко лось на лёжку ушёл, ну и путь короткий прикидывает.

Грома вперёд пустил. Тот уж учённый, не впервой ему сохатого скрадывать. Игнат и не печётся, знает, что Гром ему знак подаст.

Да только дорога вовсе неблизкая оказалась. В заказник не пошла, а в еловые угоры повернула. "Вот и ладно, -- подумал Игнат, -- ещё лучше: с егерями не встречаться". А дальше и версту, и две, и пять отмахали, а сохатого всё нет... "Недаром Палениха говорила, что старик с лешаками знается, -- вдруг подумал Игнат да и ещё лише озлился: -- Ну, встретишься ты мне, я из тебя нечистый дух вышибу!"

Так осерчал, что всё вокруг примечать перестал, лыжами только отмеряет привычно и кровавыми глазами ворочает. Лихо так запамятовался, что чуть на Грома не налетел. Тот глянул на хозяина, осудил будто: мол, тихо ты, зря тебя на охоту взял. А сам причуивает, уши навострил, водит ими пытливо и по склону на закраек осинника смотрит. Постоял так-то и пошёл крадучись. Игнат -- за ним, не дыша. И ружьё изготовил. К опушке перед просекой подкрались, глянул Игнат и оторопел враз. Лось полосатый прямо посреди просеки стоит, в открытую, и не таится даже. И словно задумался о чём. К Игнату боком так-то, будто прикинул, как лучше встать, чтобы Игнату ловчее стрелять было...

Убойца и не раздумывал, тут же ружьё к плечу притянул. Палец на курке скрючил и из-под прищура выцелил под лопатку, в самое сердце наметился.

Двинул курок... и осечка случилась.

Ругнулся Игнат, а видит: лось -- ни с места, даже ухом не повёл.

– - Стой, зараза, не шевелись, -- шипел убойца.
– - Окунь, блин. Сейчас я тебя под жабры и загарпуню.

Чуть взгляд оторвал, глядит, а это и не лось -- косуля стоит...

Тотчас же у Игната мыслишка в голове промелькнула, что очень она на ту похожа, которую осенью губил. Но не зацепилась мыслишка... Протёр Игнат глаза, словно от наваждения отмахнулся, а она всё стоит, косуля эта...

– - Ну, лешаки, я вам!..-- приложился решительно к ружью да громыхнул разом, да с двух стволов.

Косуля в снег и повалилась.

Не успел убойца и ружья отнять, как вдруг сверху откуда-то на него орёл-беркут свалился. Ухватился за ружьё когтистыми лапами, закрючил крепко приклад да и рванул на себя. Игнат и помыслить не успел, отшатнулся в испуге, а ружьё всё-таки удержал. Беркут ещё раз подал крыльями и со всего размаху хлобыстнул браконьера по ушам, да острым клювом по темени долбанул. Тот и разжал гребёнки, и тут прям в снег и опрокинулся. Кровь в глазах забурлуканила, и Игнат сознания лишился.

Беркут недалеко совсем отлетел. На соседней осинке присел, высоконько -- не достать его. На сук ружьё повесил, а сам взялся на груди клювом пёрышки перебирать. На Игната и не смотрит вовсе, словно и не интересно ему, что там с тем сталось. Может, и бездыханный совсем -- вон как повалился!

Гром -- рослый выжлец, а со страху под кокорину забрался и в снег зарылся. Прямо впервой с ним такое случилось. Очень уж злющий пёс и сторожей лютый, и волка, бывало, гнал, а уж за хозяина вступался -- чужой и не подходи. Что и говорить, сам Игнат его иной раз боится. А тут трясуха-гнетуха на пса напала. И скулит он там, из-под сушины, и визглявит.

Очнулся Игнат, разлепил глаза -- так их туманом и застит, проморгался чуть, глядит, а перед ним... Елим сидит (это всё, знаешь, Мираш придумал, размыслил он в старика обернуться). Протёр браконьер глаза -- всё одно Елим, сурово так смотрит и головой качает. На пеньке восседает -- и вовсе непонятно, откуда этот пень взялся. Когда Игнат с этой стороны скрадывал, пенька не было.

– - Эх-хе-хе, -- тяжко вздохнул старик, -- и чего это ты, Игнатко, несытый такой? Всё-то тебе у леса поживиться охота, всё-то на чужую жизнь заришься.

Игнат опешить-то опешил, но скоренько себя нашёл: наглючие глаза выпятились, спесивое нутро колыхнулось, руки стали вокруг нашаривать -- ружьё искать. Тут и вспомнил -- наверх-то глянул, а вон оно, ружьё, на сучке болтается. А беркута уже и нет...

– - Ловко у тебя получается...
– - сквозь зубы процедил Игнат.
– - Следил, значит...

– - Просил я тебя, Игнатко, не трогай Окунька, -- корил Елим, -- а ты чего?

– - Нужен он мне больно, -- осклабился Игнат.
– - А ты кто, егерь, что ли? Пойди докажи, что я стрелял! Где твой лось?! Ну-ка, давай его сюда! Горазд ты, Елим, языком плямкать! Фахты где? А то...
– - и, не договоривши, так полоротый и остался... Глаза выпучил, глядит: косуля прям перед носом объявилась, будто из-под земли выскочила. Видная такая косулька, с бусками алыми на шее... А на боку у неё рана зияющая -- так и кровит из-под самой лопатки, так и кровит.

Повернулась она к Елиму и говорит... человечьим голосом:

– - Он мне прям в сердце попал, -- будто не замечая Игната, сказала она.
– - Вот смотрите: навылет пуля прошла, -- повернулась другим боком -- и там по шёрстке кровь струится.

– - А ты говоришь: не стрелял...
– - горестно покачал Елим головой.

Игнат и слова сказать не может... Какой там -- и пошевелиться не в силах. Только буркалами ошалело водит и губы выпятил -- точь-в-точь, как у старой толстозадой медведицы Мариницы, которая сдуру позапрошлой зимой в Канилицы заявилась. Видимо, тоже умишком тронулся.