Нерозначники

Повернулась косуля к Игнату, глянула без злобы вовсе, даже с жалостью, и говорит укорчиво:

– - Зачем вы так? Знаете, как больно!
– - и вдруг спохватилась и закричала тоненьким голосишкой: -- Ой, вы же совсем замёрзли!

Игнат и впрямь дрожмя дрожит, и зубы уже дробь выстукивают. Не успел он и опомниться, глядь, а уже... в избушке (не тот это домишко, в котором Елим с Сердышом гостевали, другой вовсе...). Возле жаркой печурке сидит, шапки и тулупа на нём нет -- подевались куда-то. Елим тоже уже без тёплой одежды, в кресле восседает, и словно задумался о чём. Косулька возле стола толкошится -- тарелки раскладывает. Сама в платьишке коротеньком уже. Фигурка девичья -- тончавая, как тростиночка, а головка косули, и буски поверх платьица.

Комнатка чудная вовсе: ни одной двери нет, и только в одной из стен окошко невеликое. Чует Игнат: живость ногам вернулась. Ну а он -- мужик-то отчаянный, потому сразу вбежки решился. Со всего маху в окно и кинулся. Стёкла разбил, раму выхлестнул, и уже сам на половину просунулся, глядь, а сбоку... медведь стоит, пузо чешет... О стену облокотился и когтями постукивает.

– - Ну, куда лезешь?!
– - сердито рявкнул он человечьим голосом.
– - На мороз и без шапки?!
– - ну и поддел Игната мохнатой лапой легонечко.

Тот всю комнату кубарем промерил. Только очухался, а в избе народу -- полна горница. За столом человек семь -- восемь, да ещё двое возле разбитого окна табаком смолят. Не люди, конечно. Мираш это кромешников призвал: их это назначение -- людям пагубу чинить. Не матёрые, правда, кромешники, а всё же и Шайрай, и Буторга, и Повитель здесь, Зазола, Тришка и Мерколий...

Столик тот же самый, а на нём -- закуски разной, снеди -- самую малость... А выпивки! Везде фигуристые бутылки стоят, и на столе, и под столом, и вон в углу три ящика. На всех бутылках этикетки красочные.

Пьянка, видимо, уже вовсю идёт. Шум-гам, веселье разгульное, дым коромыслом. Все что-то орут одновременно, спорят. Двое чуть не до драки сцепились. Друг на друга злобно ревут, клянут на чём свет стоит. И компания -- один другого страшнее. Морды разбойничьи, чёрные и обросшие -- ох и страхолюдины!

Косульки нигде не видно, а Елим на том же кресле сидит, в сторонке ото всех так-то. На коленях у него... барсук пригрелся. Будто бы обычный барсучишка... Тело кругластое, на коротких лапах, мордочка вытянутая, полосатая. Вот только у барсуков -- про то все знают -- хвост не хвост -- привеска кудельная, а у этого барсучишки... пышный лисий хвост на заду колышется. И глаза будто заплаканные -- по носу мокротущи и блестят с поволокой (к этому времени лиса Смола Аникаева выхворалась, стала с Мирашом по лесу ходить; справно службу повела, молчунья только оказалась, ну и редко всё рано нет-нет да и всплакнёт).

Барсучишка смирнёхонько притих, млеет от удовольствия: как кошку его Елим гладит, за ушком щекочет. Разве что не мурлычет. Сам-то Елим смурной сидит, думу думает.

Ну, у Игната совсем голову и обнесло. По сторонам бешеными глазами озирается, ничего понять не может. Ну и пополз на четвереньках в угол. Только малость отполз, а барсучишка этот глаза приоткрыл чуть и вдруг шасть -- на спину ему запрыгнул. Оседлал Игната крепенько и когтишки легонько запустил...

Игнат как заорёт благим матом!

– - Уберите! Уберите этого барсука! Помогите хто!
– - глаза закатил, и уже стоны и хрипы из груди рвутся.

Игнат всегда был надменный и злой, силой своей кичился. Над слабыми глумился, а уж зверушку губил походя -- и глазом не моргнёт. А тут, вишь, завизжал поросём...

Не зря, знаешь, Смола Аникаева в барсучишку перевернулась, не зря... Узнала она его. Игнат всех барсуков в округе извёл -- ни одного не оставил. Барсучий жир, понимаешь ли, в цене среди людей, вот он и промышлял, деньгу-кровавницу возле сердца складывал. А лисы, известно, иногда в барсучих норах жилишко устраивают, лисят там растят. И Смола также себе домик нашла. Ну а потом Игнат её выследил да и погубил всю семью. Сама-то она спаслась тогда и всё лето к сродственникам Игната на подворье ходила, курей и утей таскала. Мстила, конечно. Вот только осенью не убереглась и на пулю убойцы наскочила.

...-- Ты, мил человек, не кричи, -- сказала строгая, суглобая Зазола. С Мерколием они подняли Игната и за стол усадили.

– - Смотрите-ка, да это же Игнат!
– - воскликнул Тришка.
– - Не узнал, что ль?..

Игнат с опаской глянул -- куда ему признать: впервой видит.

– - Не-ет, -- растерянно промычал он.

– - Ну как же... на охоту вместе ходили...

– - Отстань от него!
– - вмешалась Буторга и участливо на Игната глянула.
– - Устал, поди?

Тот и глазом не успел моргнуть -- бутылка на столе подпрыгнула и подскочила к грязному, заляпанному стакану. Побрякивая о краешек, выбулькнула из себя водку и замерла в сторонке.

– - Выпей!
– - совсем по-другому, жестоко, приказала Буторга.

Игнат всякую волю потерял, взял трясущимися руками доверху наполненный стакан, и водка, булькнув, укатилась в широкорастворённый рот. Даже не покорчился Игнат -- приучил себя так-то. Занюхал рукавом только, и ему вроде как спокойнее стало...

Тут ещё барсучишка на стол запрыгнул, хвостище свой поднял и принялся им, как веером, махать, ветерком Игната охолаживая.

– - Охотник, говоришь?
– - подвинулся к Игнату Мерколий.
– - Меня вот такие охотники погубили... Я ведь раньше, по-вашему, тоже егерем был. Пока у меня в лесу двое не поселилось... Грязные пьянчужки, бездомные, видать. Замусоленные, в рванье, в заплатах грубо прилатанных. У одного борода, клоками нечёсаная, голос хрипатый, грубый, а другой -- и не понять то ли мужик, не то баба. По всем статьям, что мужик, а волос на лице не растёт. Голос тоже не понять какой. Одежда под стать -- мужичья. Коли одеждой назвать можно -- срам один. Курят оба и пьют на равных. Тот, что без бороды, даже больше случается. Вот и пойди разберись! Потом, само собой, определил, что да как. Женского пола оказалась... Таки дела, ну да что только в мире не деется! (Мерколий всегда много говорит, слова его особенную силу имеют, завораживают и отупляют...).

Шалаш у меня в лесу поставили и всё барсука караулили. Так мне они опостылели, что хуже погибели. Прогнал я их -- а меня в кромешники...
– - Мерколий помрачнел, будто горестное вспомнил, а потом и говорит, легонько тронув Игната за плечо: -- Так ты передавай им привет, передавай...

– - Где ж я их увижу?..
– - жалостливо прошелестел Игнат.

– - А там и увидишь... в клинике-то... для умалишённых...

– - Не пугай его!
– - вступился Повитель.
– - Правильно он жил!
– - и к Игнату поворотился: -- Наградить тебя хочу. Но только сперва удачу твою спытаем.

Вдруг на одной из стен дверь объявилась. Вовсе она несуразно глянулась, не к месту, да и только...

Избушка уж больно ветхая, на бок покосилась -- гляди завалится. Матица пополам треснула и прогнулась. Стены в трещинах, разломах, грибком подъедены. Где пакля, где солома из щелей торчат, а где и снег с улицы лезет. И вот в стене почерневшей дверь золочённая обозначилась... Ровнёхонько стоит и аркой потолочину подпирает. Косяк из чистого золота, и по всей окантовке весёлая галечка -- каменья-самоцветы вкраплены. И изумруды, и рубины, бирюза есть, сапфиры, жёлтенькие тоже камни, других цветов. Сама дверь с резного красного дерева. Узоры на ней по краям -- лепесточки, кружева, завитушки, и тоже с камешками. А посерёдке золотой ободок, и в нём какие-то буквы-знаки. Вовсе непонятная надпись, на неведомом языке.

Протянул Повитель свои шестипалые руки -- в каждой горсте у него песок насыпан. В левой -- красный, а в правой -- обычный, жёлтенький песочек.

– - В песке, -- говорит, -- ключ спрятан. Угадаешь, в какой руке, -- твоё счастье. Только через эту дверь выйти можно...

Игнат и ткнул в левую руку.

Усмехнулся Повитель и ссыпал песчинки на пол, а на ладони ключик остался.

– - Повезло тебе, -- сказал он и тут же прибавил: -- А может, и нет...

Тихо вокруг стало.

– - Иди, -- Повитель протянул ключ.