Нерозначники

Таля закраснелась, а Елим и вовсе разошёлся, шутейно пужать стал.

– - Ох и сурьёзное энто дело!
– - говорит.
– - Спешить в ём никак нельзя. К Насте завтрема в гости пойдём -- сама увидишь... Одна робят воспитывает. Бросил её, шельмец, как есть одну оставил.

– - Давно Настю не видела, другая, наверно, стала?

– - А то! Злюща-презлюща!.. Ошиблась я, грит, в выборе, такой подлец оказался!..

– - Вечно ты, дедушка, сочиняешь!
– - со смешинкой в глазах обиделась Таля.
– - Может, не мог он на ней жениться... Может, у него на стороне семья была...

На следующее утро в Забродки и Мираш прилетел... Незримо, слышь-ка, заявился, запретили ему, вишь, на глаза к Елиму показываться -- уж так в верховьях решили. А всё же охота верше рядом с Елимом и Талей побыть и послушать, о чём говорить будут, вот и надумал -- в Сердыша вселился.

Елим с внучкой уже проснулись. Таля подомовничала, и в избе чистенько, на печке завтрак готовится, и уже тесто в дежке подошло. Поглядела, что ещё сделать можно, и присела жилетку деду заштопать. Разговаривают о всякой всячине, а тут вдруг в дверях Сердыш скрестись стал и скулить жалобно: впустите, дескать, в дом, по Тале соскучился...

Открыл старик дверь и погрозил шутейно:

– - Чего надоть? Не сготовилось ишо.

Но Сердыш так жалобно заскулил, что Таля сжалилась.

– - Деда, пусти его, -- взмолилась она.
– - Он ко мне пришёл.

"К тебе, конечно, -- подумал Мираш-Сердыш, -- к кому ж ещё...Нужна ты мне сто лет..." -- однако сразу же деловито направился к Тале, лизнул ей руку и осторожно положил голову ей на колени. Глаза прикрыл, и словно больше ничего ему и не надо.

А разговор и впрямь чудной случился.

Мудрый стариковский глаз разом подметил, что стряслось что-то с Талей. Уловил перемену-то. Так-то и смеётся внучка, и до разговору охочая, а грустинка в голосе нет-нет да и промелькнёт, и в глазах тревога ещё лише прежнего поселилась.

Таля в разговоре вдруг замолчала, а потом нерешительно попросила:

– - Дедушка, расскажи, какие ты вещие сны видел.

Елим и не удивился вопросу.

– - Вещие сны-то? А как же, видел. Повидал ужо,-- и вовсе уверенно сказывать стал.
– - Токо в них не разберёшься, какой из них вещий, а какой пустоколосица. Время оно, конечно, расставляет всё по местам, когда уже и ненадобно вовсе. Сердце слухать надо. У меня за жисть стоко снов красочных было, а сбылось-то... Так, намалёвано густо, а на поглядку -- пусто. А вот два разка снилось чудное. И смутно так, и не ясно, как слышал, а, поди ж ты, всё сбылось, -- Елим замолчал припоминая давнишнее. Серьёзный стал и какой-то торжественный.

– - Это про Настю?

– - Нет, то другое...
– - сказал старик и раздумчиво на огонь в печке глянул.

– - Расскажи, дедушка, -- чуть подождав, попросила Таля.

– - А чего ж не рассказать, сейчас и расскажу. Дай-ка припомнить токо.

Один сон Елиму по молодости привиделся, про него и про его Алёну. А другой -- больно чудной случился, и такой, что и Талю касательный. Упоминалось в нём, что, мол, Таля долго семьёй обзавестись не сможет...

Решил Елим напрямки не сказывать, а всё намёками и шуткой отмахнуться.

– - Снилось мне, Талюшка, -- сдаля начал он, -- будто мы Настину свадьбу играем...

– - Ну, дедушка, -- взмолилась Таля, -- я же серьёзно.

– - И я сурьёзно. Ты слухай, что дальше было. Так вот, и будто бы Настя вся, как полагается, в платюшке белом и фата на ней лёгонькая, как есть невестина. Огонёк её тут же, при галстуке своём, а одёжки нашей на нём никакой нет, так в своей рыжей шубе и сидит на жениховском-то месте. Словом, свадьбу играем. Вся наша родня здесь, да и из Канилиц гостей многонько. Ты своих подруг привела изрядно...

– - Кого это?
– - удивилась Таля.

– - Ну, можа, и не твои подруги...

– - поправился Елим.
– - Уж больно девок молодых многонько было... Ну да ладноть, Огонёк смурной сиднем сидит. Мы его кормим, а он всё в лес смотрит, да ещё чарку за чаркой, чарку за чаркой, только успевай наливать! Настя уж его в бок толкает: дескать, совесть поимей, на свадьбе всё-таки, перед гостями неудобно...

– - Дедушка...-- Таля засмеялась и шутейно глянула, будто осудила всё одно.

– - Срамит ужо Огонька: жених ты ально кто? Так и до брачной ночи не дотянешь... Эхма, забыл!
– - Елим хлопнул себя с досады по лбу.
– - Раньше-то было -- самое главное пропустил! Привезла Белянка молодых из лесу, и тут Настя по невестиному обряду спиной к гостям повернулась и, не глядя, букет цветов в гостей запустила... Все прыгают да руками тянутся. Тут я во сне ничегошеньки разобрать не мог, а потом вроде как все расступились, и ты с букетом стоишь...

– - Вечно ты, дедушка, сочиняешь, -- будто обиделась Таля.

– - Да что б мне провалиться!
– - истово выпалил Елим.
– - Всё так и было! Сдаётся мне, Талюшка, что свадебка не за горами...

Таля встала и, пряча смеющееся лицо от Елима, толкнула легонько Сердыша.

– - Иди, Сердышка, не мешай. Вода закипела.

Тот заскулил, неистово подметая пол хвостом, и Елим вовсе его за двери погнал.

– - Посидел, и будя. Нече тут метлой махать. Подметено уже.

Стал Сердыш вокруг дома кружить. Так и думает, как бы ухо в избу запустить. Оляпка ещё пристала и выспрашивает: мол, что там из съестного готовится и скоро ли к столу позовут? Так и подумала, что прохвост что-то разведал. Куда там, он, когда в доме был, на съестное вовсе внимания не обращал... На пустяки не отвлекался. А Оляпка -- вот вишь, неугомонная -- прилипла: скажи да скажи.

Сердыш, известно, пёс рамистый. Если передние лапы на подоконник поставит, мордаха запросто в окно упирается. И сразу ему видать, что в избушке делается. Прильнёт эдак к стеклу и выглядывает, что там вкусное на столе лежит и стоит ли казанок с варевом на печке.

И в этот раз он к оконцу притиснулся. И будто всамделе в нём настоящий Сердыш победил. Глядит натужно, высматривает что-то там, зрение пружит ну и нет-нет да и облизнётся. Известно, интересное углядел. А ушами, как ни крутил, так ничего толком и не услышал.

– - Ну, что там?
– - Оляпка нетерпеливо возле вьётся. Самой бы посмотреть, да росточком не вышла. А хоть бы и вышла, воспитание всё-таки не то, чтобы в окна заглядывать.

– - Ничего не вижу, -- отмахнулся Сердыш.
– - Не варили ещё.

– - Как же не варится?
– - Оляпка обиженно поджала хвост.
– - Я же чую, с кабанятины...

– - Это у тебя с носом что-то...
– - заважничал Сердыш и спрыгнул на землю. А сам хитрющие глаза прячет, выдать себя боится.
– - Надышишься всякой всячины, вот тебе и кажется. С кабаня-атины... Сама ты кабанятина... Тоже придумала!..

Оляпка растерялась, опять шею вытянула и осторожно повела носом. Голова у неё сразу закружилась, поплыла одурманенная. "Сам не знает, что говорит, -- подумала она обиженно.
– - Да я бы и за версту не ошиблась. Наверно, опять хитрит".

Сердыш самый большой казанок на печи углядел, да вдобавок кости хрящистые из варева выглядывают так-то. У него разом в серёдке стая волков и завыла. Где тут утерпеть! Вновь возле двери толкошится и скулит ещё жалостливее.

– - Опеть дверь ломаешь?
– - Елим выглянул из дома.
– - Вон на Ляпушку глянь, не меньше тебя исть хочет.