Нерозначники

Растопил старик печку да похлёбки горяченькой сварил. Мясца побольше положил. Умаялись, думает, проголодались, вот и приуныли.

А они даже и не потянулись к чашкам...

– - Знамо дело, откусили друг дружке носы, -- спробовал шутить Елим.
– - Где уж теперь чутью взяться...
– - и поставил миски возле самых мордах.

Сердыш облизнулся, а есть не стал. Оляпка и не посмотрела даже, от Елима глаз не отрывает.

Старик уж сам помрачнел от такого. Чуть-чуть похлебал кулеша и чашку отставил.

– - Раз вы все голодовку учинили, -- говорит, -- то и я исть не буду.

Возле огня его разморило, глаза слипаться стали, и слабота по телу разлилась. Приятная вовсе усталость, болести, что в старом теле гнездовали, отступили так-то, и в голове мысли суетные утихли.

Помолился Елим перед сном. Больше обычного перед иконками побыл. И сыновей с дочерью, и Талю, и родичей, и всех, кого знает, помянул в молитвах. И Настю с детьми, и домочадцев своих. Илью тоже добрым словом вспомнил. Здоровья просил дать и от беды беречь. И счастливой доли.

Потом лёг на лежанку. Ноги к огню потянул, тепло ему, хорошо стало. Настю вспомнил. Представил, как она с Миклушей и Макаркой тихонько спит в берложке... Улыбнулся. Так с улыбкой и уснул.

* * *

Через два дня пасечник Степан с Ленкой-плясуньей и Талей приехали. Долго они, знаешь, стучали в дверь и по окошкам кликали Елима, но так никто и не отозвался.

Взломал тогда Степан дверь и сам первый в дом вошёл.

Тут-то и увидели Елима не живого.

На тахте, вытянувшись, лежит так-то, лицо спокойное и глаза закрыты. А подле него Оляпка бездыханно замерла. Сердыш живой, правда, но, как только Степан хотел подойти, он поднялся на дрожащих ногах и, страшно оскалив клыки, кинулся на него. Даже Талю не признал. И злоба такая в глазах, и будто мёртвый он уже...

Степан долго не мог подойти к Елиму. Ни еда, ни уговоры, ничто не помогло. Поняв, что ничего уже не сделаешь, он пристрелил Сердыша.

Потом в деннике и Белянку нашли...

Той же ночью вместе с Елимом она умерла. В один час.

Талю так горе подкосило, что она не могла и слова сказать, а только плакала и плакала.

Зарубка 15

Вилами на воде писано

Криво око видит далёко

(народная поговорка)

Узнала Лека Шилка, что это Лема тогда в человечьем обличии у Елима сидела и на Илью не со скуки смотрела. Сразу же и прибежала она к волчице домой и отговаривать принялась. Рассказала, как у них с Семёном житьё сложилась, и чуть ли не взмолилась:

– - И Илью ты тоже погубишь. Они от нашей любви какие-то крошливые становятся... А Таля как же? Нельзя нам в человечью жизнь мешаться...
– - но тут же поправилась: -- Потихоньку, правда... можно, а взамуж ходить не след!..

А Лема будто и не услышала и не поняла, слышь-ка, что по той же, как и Лека Шилка, дороженьке пошла.

– - Ты ничего не понимаешь, -- говорит, -- мы неспроста встретились, мы судьбой друг дружке назначены.

– - Да и я так же думала!

– - с мольбой закричала Лека.

– - У меня по-другому!
– - крепко установилась на своём волчица.
– - Он умереть мог, а я его спасла...

– - Да и у меня так же было!

...-- Значит, он мне предназначен. И я могла погибнуть. А если его живика меня не тронула... получается, тоже спасла меня, поэтому и я для него оставлена. Только так настоящая любовь и рождается. Друг для дружки мы.

Лека давай наново свою историю рассказывать и всякие там параллели проводить. Потом ещё много разных случаев по этой же теме насказала. Страху нагнала -- жуть. Хоть и вовсе в сторону человеков не смотри. Заронила всё-таки зернинку сомнения в сердце Лемы. Малую, правда, но заронила.

Загрустила Лема немножко, да и то сказать, сама сердцем почувствовала, что правду Лека сказывает. Отступаться всё же не схотела и решила совета тайного узнать...

Помнишь, у Лемы потаенная комнатка есть? Так вот, вовсе это необычная комнатушка. Даже Киту Лема не дозволяет туда входить. На глаз она просторная вовсе: мебелишки никакой и на стенках разукрас нет -- белёхонькие они так-то, только понизу узкий синий плинтус. Во всей комнатке всего-то и добра, что ларец огромный посерёдке стоит. Необычный, правда, ларец, у других лесовинов в этих краях такого ни у кого нет. Сам он голубенький, а по граням камнями-самоцветами украшен.

Ну и вот, значит, если Лема в этот ларец спать ложится, то сразу сонведа становится. Как и Мираш Малешот всё одно. Сны не заказные, а настоящие к ней приходят. Всё больше из её прошлой жизни, а могут и вещие прилучиться. Потому и, когда Леме важную задачу жизненную разрешить надобно, она в ларце ночует. Хотя на крайний случай, конечно, в него забирается, очень уж болеет после таких снов. И не мудрено, знаешь: всё ж таки не верша.

Сны-то она не всякие запоминает, только это вовсе не забота. Если какой и забудется, он потом на стенах проявляется. На то и назначение этой комнатёнки и стен чистеньких. Потом смотрит Лема, как по кино, ну и решает, есть ли в них какая наумка дельная или пустое всё.

Сны разные бывают... Потому, слышь-ка, и не хочет волчица, чтобы Кит в эту комнатку заглядывал. Увидит ещё что-нито, потом всякое думать будет...

Вот и сейчас намыслила по снам глянуть. Только Леку Шилку спровадила, сразу и в потаённой комнатке закрылась. Не мешкая, и забралась в ларец чудной. Сказала вслух о мечте своей, наструнилась, стало быть, на тайну заветную да тут же и уснула.

В этом разе сны до того пустые снились, что прямо на диво. И путанные, и несуразица всякая, однако Лема, когда проснулась, в одном видении знамение какое-то сыскала... Углядела она где-то там, что дозволяется ей Илью в мужья брать и что счастливая у них жизнь будет -- не чета Ленки-плясуньи с Семёном.

Обрадовалась, конечно, да и думает: "Теперь-то меня никто с пути верного не собьёт. Мой будет!"

* * *

Если по вещуньям смотреть, которые Шипиш Переплёт на Илью и Талю написал, жизни их дальше вовсе порознь пошли. Как уже знаешь, Таля за Альберта взамуж вышла. Детей ему двоих родила...

Дальше по страницам глянешь -- ох-хо-хо, про то и рассказывать страшно. Уж намыслено так намыслено!

А с Ильёй -- по книге Лукавого Драматурга -- случилось вот как.

Узнала Лема-волчица, по какому адресу Илья проживает, и прямо на квартеру ночной порой к нему заявилась. Илья уже спал, а когда открыл дверь-то, так и обмер... Глядит, а перед ним... Лема стоит, та самая, стало быть, из леса таинственная незнакомка. Спросонков-то и опомниться не успел, а Лема затрепыхалась вся да так и кинулась, точно умом пошатившись, схватила его отчаянными руками, припала к груди и замерла знобко, всхлипывая на плече.