Невероятная очевидность чуда
Шрифт:
Ева усмехнулась неожиданно выскочившей по ассоциации, непонятно из каких закромов памяти строчке песни и пропела:
– «Положи свои белые груди, Дуня, на мою раскудрявую грудь…»
Орловский хмыкнул раз, два… три и заржал, раскачивая Еву своим хохотом.
– Это ты откуда взяла? – угорал он.
– Народная песня, – обозначила принадлежность строчки фольклору Ева, – Надежда Бабкина поет.
– Удачно песня зашла, прямо в тему, – продолжая смеяться, дал свою оценку Павел.
– Пал Андреич, пошли, что ли, чаю попьем, – предложила Ева. – Вот ты спросил, и я поняла, что и пить точно хочется, да и лепешечку я бы заточила сейчас с удовольствием. Как считаешь?
– Дельное предложение, – согласился Павел.
– И теперь твоя очередь рассказывать о себе, – напомнила Ева очередность их откровений.
– Тогда все-таки встаем, –
– Не журись, Пал Андреич, – подхватила его игривый тон Ева, – еще встретятся они, и что-то подсказывает мне, что не раз.
– Идем! – подхватив ее под мышки, поднялся с кровати Орловский вместе с Евой, казалось, даже не предпринимая никаких усилий для такого почти акробатического номера.
– Напомнить, на чем ты остановил рассказ о своей биографии? – предложила Ева и с удовольствием откусила большой кусок подогретой лепешки, намазанной не фруктовой начинкой, а мягким творожным сыром.
– Я помню, – отказался от ее предложения Павел. – Я расскажу. Только хотел попросить тебя еще немного побыть Шахерезадой и рассказать что-нибудь еще об этой твоей сказочной Маалюле.
– Она не сказочная, а вполне себе реальная, – внесла уточнение Ева, – но легендарная и мистическая, это точно.
– Вот про это и расскажи, – попросил Павел. – Меня твой рассказ об этом поселке поразил и, можно сказать, заворожил. Очень интересно. Обязательно загуглю и изучу все, что имеется по этой теме. Но вот так, вживую услышать от человека, который там бывал, это намного ценнее и дороже всякой официальной инфы.
– Ну, что рассказать? – задумчиво потягивая чай, спросила Ева, размышляя вслух. – Первых последователей апостола Павла, первых христиан называли «серияки». И были они выходцами из Маалюли. «Мы серияки», – говорят они про себя. Я уже рассказывала, что Маалюля – единственное место в мире, где молитву «Отче наш» читают, что называется, «в оригинале», а не с внесенными искажениями, появившимися за века при переводе на другие языки. Ведь Нагорную проповедь сначала перевели на древнегреческий язык, и в таком виде она начала распространяться по миру, а потом уже с этого языка ее стали переводить на другие, в том числе и на русский. И между той молитвой, что привычна нам, и той, которую дал людям Христос, есть некоторая разница в словах и их трактовке, которые не меняют ее, но придают несколько иной смысл. Например, мы произносим: «Избави нас», а в самой молитве звучит слово… эм-м-м, ну по-русски приблизительно это будет звучать как «пассан». Я сейчас произнесу его в оригинале, и ты поймешь, что передать его звучание по-русски непросто.
И она повторила слово, которое действительно звучало очень непривычно для российского уха, словно пустынный выдох: с ударением на первом слоге и шипящими «с-с-с» внутри…
– Но не в его произнесении дело, а в смысле, который оно озвучивает: не «Избави нас», а «Спаси нас», – пояснила Ева.
– Ну, по смыслу практически одно и то же, – заметил Павел.
– Не совсем, – улыбнулась загадочно она. – Мы произносим: «Избави нас от лукавого», а как мы понимаем смысл этого обращения? – спросила она у Орловского.
– Изгнать из нашей жизни, избавить от этой сущности навсегда, не дать ей возможности завладеть нашей душой, – ответил Павел.
– Точнее, как ты понимаешь эту просьбу? – настаивала на более широком объяснении Ева. – Спаси нас от какого-то стороннего зла?
– Ну да, – подумав, подтвердил Павел. – Не дай нам встретиться с лукавым и поддаться его соблазнам.
– Во-о-от, – кивнула Ева, соглашаясь с его трактовкой. – И большинство наших людей, когда им задавали этот вопрос, отвечали так же. А в древнеарамейском языке нет такого понятия, как «лукавство», и нет слова, его обозначающего. На арамейском говорится «биша», что означает злой, плохой, от понятия «быть плохим». И если брать это обращение вместе, то смысл его переводится как «Спаси нас от зла внутри нас, которое мы можем совершить». То есть не кто-то сторонний меня соблазнил злом, а я могу соблазниться злом внутри себя и прошу у Господа спасти меня от него, от моей темной стороны. Есть разница?
– Это красиво, – оценил Павел этот вариант трактовки.
– Причем красиво и очень многослойно по смыслу, как в русской трактовке, так и в оригинальной, – согласилась с
ним Ева.– Есть еще какие-то такие расхождения в словах? – захваченный ее объяснениями, спросил Павел.
– Есть, – ответила Ева, – Мы произносим: «как и мы оставляем должникам нашим», то есть мы находимся в процессе, мы прощаем, а в первичном прочтении звучит: «мы оставили», – она произнесла на арамейском это слово и повторила еще раз. – Они понимают это так: «Господи, я уже оставил всем должникам своим и обидчикам, я уже их простил и пришел к тебе очистившимся». В Маалюле несколько церквей, есть среди них совсем древняя, встроенная в скалы, и все жители поселка православные. Только это… как бы изначальное, «первородное», можно сказать, православие, оно немного иное, чем наше. В нем нет роскоши убранства и нет такой… как бы определить? Обрядовой насыщенности, что ли, и нет таких жестких требований в соблюдении одеяний, покрытой головы у женщин, и все в этом духе. Но это не главное и по большому счету неважно. Важно, что они приходят в церковь, чтобы возносить молитву Богу и Христу и благодарить их. Жители Маалюли обращаются к Богу с просьбами дома, в житейских делах, или в работе, или о чем-то более важном, глобальном, о мире, например. Но никогда ни о чем не просят в церкви Господа, они приходят туда с чистой душой, чтобы вознести благодарственную молитву. За все то, что Он им даровал: за жизнь свою и своих близких, за хлеб насущный, за… просто благодарят. А начинается молитва «Отче наш» с обращения к богу: «Алла», что означает «Отец».
– А ты знаешь эту молитву в «оригинальном» варианте? – спросил Павел.
– Да, – ответила Ева.
Выдохнула, опустила глаза и прочла «Отче наш» на древнеарамейском языке.
Закончив, замолчала, подняла глаза и посмотрела на Павла. И он молчал и смотрел на нее задумчивым, нечитаемым взглядом. А потом произнес тихим, проникновенным и немного печальным голосом, глядя в ее удивительные глаза:
– «Я очевиден, а ты вероятна, наша вселенная нами понятна…»
– Чьи стихи? – спросила Ева таким же тихим голосом, словно боясь спугнуть нечто тонкое, чуткое, что вдруг протянулось-возникло между ними невидимыми золотистыми нитями.
– Есть такой современный поэт Андрей Ковалев, мне его поэзия нравится. А это произведение называется «Непараллельные», – ответил Орловский.
– А все стихотворение можешь прочитать? – попросила Ева.
Он кивнул, перемолчал пару секунд и прочитал это сочинение.
– Ты вложил в последнюю фразу не совсем тот смысл, который транслировал автор, – заметила Ева и спросила: – Что ты хотел сказать?
– Я простой мужик, вполне себе понятный и заземленный, а ты… ты как те слова на древнем арамейском, что ты произносила: словно песок с бархана посыпался или ветер горячий пролетел по ущелью в твоих любимых горах Каламун, прошуршав мелкими камешками. Твой арабский… твои тайны, потрясающая шелковистость кожи, от которой у меня происходит снос башки и что-то там в ней мутится всякий раз, когда я к тебе прикасаюсь. И эти твои бирюзовые глаза, в которых прячется какая-то непростая загадка, и голос с еле уловимой хрипотцой, и то, как ты произносишь некоторые слова, чуть-чуть сглаживая и растягивая шипящие звуки. Теперь я понимаю, что это накладывается от владения арабским… Ты как… сказка, как нечто удивительное. И эти наши с тобой вселенные: моя простая и твоя загадочная – нам обоим понятны. Ты вероятна… – повторил он.
– Ну да, человек, который умеет разговаривать со зверьми, быть своим в дикой тайге и выживать в опасных условиях и полном безлюдье, нырять и плавать с аквалангом, управлять яхтой и снимать невероятные фильмы и еще неизвестно что умеющий, поскольку он до сих пор так и не рассказал мне, чем конкретно занимается, – это, без сомнения, очень «очевидный» и зашибись какой простой чувак, – с усиленной иронией заметила Ева.
– Не, ну может, конечно, я и не совсем уж простоватый дядька, но по сравнению с тобой… – покрутил головой Орловский, не соглашаясь.
– Ладно, – закрыла тему Ева, – констатирую очевидное: ты снова умело соскочил с рассказа о себе, беззастенчиво проигнорировав свою очередность. Должен теперь будешь без уверток рассказать мне все, вплоть до объяснения той самой причины, из-за которой оказался здесь, в Калиновке, в родных российских бебенях. А сейчас я, пожалуй, пойду спать.
– Это куда это? – наигранно возмутился Орловский, поднимаясь из-за стола.
– В свою комнату, – уведомила его Ева, вставая со стула следом за ним.