Невыносимые противоречия
Шрифт:
– Перед оргазмом активируются лобные доли мозга, отвечающие за принятие решений, - Франц намотал розовую прядь на палец.
– Активируется энториальная кора, участвующая в пространственной ориентации и формировании памяти.
– Хм, - Генри потянулся к бутылке виски.
Глотнул из горлышка - губы заблестели от влаги, капля потекла по подбородку. Генри вытер ее о плечо Франца и снова устроился рядом. Он рисовал пальцами круги на ребрах Франца, а Франц играл его волосами.
Наверное, они задремали. Звонок мобилки едва не сбросил Франца с кровати.
Раскидывая
– Нужно бежать, - отключив телефон, он потянулся к Францу за поцелуем.
Несмотря на слова, двигался медленно, сползая с кровати, одеваясь.
Когда Генри остановился под люстрой, его волосы стали светло-розовыми, как цветы декоративной яблони в оксфордском саду, когда отошел в тень, к двери, -потемнели до сиреневого. Когда последний раз улыбнулся Францу из коридора, стали почти белыми, как на засвеченной фотопленке.
Его настоящий цвет волос, подумал Франц, должен быть очень светлым.
Генри
В четыре утра в большом зале горел свет и играла тихая музыка.
Генри упал на сиденье лимузина и закрыл глаза. Машина тронулась, зашуршало платье Шеннон.
– Где ты пропадал целый вечер?
Кондиционер смешал исходивший от нее запах духов и алкоголя с травой, пропитавшей волосы и одежду Генри.
– Не хотел слушать меня, мог прийти на ужин. Ты хоть что-то ел? Стол был очень хорош. Устрицы, креветки, мидии. Ты же любишь мидии, Генри.
Он не сдержал улыбку. Когда Генри было десять, Шеннон хвасталась перед журналистами и поклонниками утонченными кулинарными вкусами своего мальчика. Она ведь так его любила, кормила деликатесами, таскала повсюду за собой, как гребаный талисман или косметичку. Мусолила в интервью каждый его насморк и простуду. "Я так перепугалась, так переживала, когда ребенок более у тебя как будто вырастает хвост".
Шеннон задела Генри локтем, и он открыл глаза. У водителя лимузина плечи были шире спинки сиденья. На правой руке синел вытатуированный крест. Метрах в тридцати впереди, по дороге, катился еще один лимузин. Огни города на горизонте напоминали вид на открытке.
– Президент Варгас подарил нам виллу у моря, - сказала Шеннон.
– Что вам священно жестоким сердцам? Манит вас только власть?
– последние два месяца Генри разговаривал с Шеннон только либретто из ее опер. Внезапно он понял, что ему это надоело, и добавил: - Президент подарил тебе виллу, а я трахнул его сына.
– Генри!
– Что? Зачем ты меня сюда притащила?
– После реабилитации в клинике ты должен полгода находиться под наблюдением.
– Ага, скажи это журналистам и своим приятелям. Не нужно мне никакой присмотр. Как не нужна была реабилитация.
– Ты сидел на кокаине!
– Пробовал пару раз.
– У тебя была передозировка!
– взорвалась Шеннон.
Ее ярость и ложь насмешили Генри.
– Нет, я всего лишь по пьяни заснул на полу.
–
Ты редко бывал дома. Страдал от наркотической зависимости.Генри покачал головой. Может, именно это ее тревожило - он взрослел и его все труднее было удержать под контролем?
– Нет.
– Все, кто сидят на этом дерьме, уверены, что могут соскочить в любой момент!
– Ты заперла меня в клинику, чтобы сохранить свою репутацию. Ты привела в дом очередного поклонника, не знала, что он торгует наркотой, не знала, что за ним следит полиция. А когда они нагрянули, испугалась, что в новостях сообщат, что в доме известной оперной певицы нашли три килограмма кислоты. Тогда ты решила подставить меня.
– Тебе нужна была помощь!
– Свалить вину на несовершеннолетнего, отправить меня в клинику и плакаться в каждом интервью, как тяжело быть матерью наркомана. Как сильно ты хочешь помочь сыну, потому что любишь его больше всего на свете. Конечно, эта история красивей заголовков в стиле: полиция допрашивает оперную певицу в связи с найденными в ее доме наркотиками и выясняет детали ее связи с наркоторговцем. Была ли это только любовная интрижка или взаимовыгодное сотрудничество?
– Это была случайность, Генри! Я не спрашивала Марко, чем он занимается. Притащив наркотики в мой дом, он злоупотребил мои доверием.
– Конечно, а отвечать пришлось мне. Ведь это намного удобнее и безопаснее для тебя. Для вас обоих. Если дело за хранение заведут на несовершеннолетнего.
– Это не отменяет того, что у тебя были серьезные проблемы, Генри!
– Шеннон, они сделали мне анализы, в тот вечер в полиции, потом в клинике. Я был чист. Единственная причина почему меня приговорили к принудительному лечению это твои показания и три килограмма МДА, которые вы мне подсунули.
– Нет-нет. Тебе нужна была помощь. Я видела, что с тобой происходит: не ночуешь дома, отдаляешься, становишься неуправляемым. Пьешь, куришь траву, нюхаешь кокаин в шестнадцать.
– Меня заперли в психушку, потому что ты подставила меня!
– Как ты смеешь! Я бы никогда не причинила тебе вред. Это была не психушка, а дорогая клиника с безупречной репутацией. У тебя был лучший уход, отдельная палата, тебя лечил лучший специалист.
Генри засмеялся. Эту часть он тоже слышал в интервью. Вернувшись домой, он просмотрел их все. Все интервью, в которых Шеннон рассказывала о своей беде. Если бы не они, возможно, он никогда и не понял бы, что вся его жизнь была игрой. Его жизнь - её ложь. А ведь он, и правда, раньше верил всему, что она говорила. Верил, что если упоминает в интервью о его вкусах, значит, гордится им, если говорит о его алергии, значит волнуется. Чтобы понять, что его всю жизнь обманывали, пришлось пересмотреть и прочитать двадцать три интервью, которые Шеннон дала, пока он сидел в клинике.
Как же хорошо она играла. Каким же отвратительно тупым был Генри, веря в ее игру.
Машина подпрыгнула и пошла боком. Завизжали шины, заскрипели тормоза. Их развернуло на сто восемьдесят градусов и потащило на обочину. Генри ударился головой о дверь. Шеннон вскрикнула. Водитель что-то быстро говорил. Когда вращение прекратилось, достал телефон. Грянули выстрелы. Стекло около лица Генри прогнулось и пошло трещинами. Вместе с Шеннон он забился между сиденьями и вжал голову в плечи.