Незапертые чувства

– Подождите, - качает головой Пит. – Необходимо все продумать. Возможно, мы и правда сможем повернуть восстание в свою пользу.

– Какую свою? – вскидывает руки Гейл. – Наша сторона – это Койн. Все, что вы делаете идет на пользу только ей.

– Жители дистриктов не знают кто такая Койн, - продолжает Пит. – Мы должны сделать так, чтобы после падения Капитолия будущее страны оказалось в наших руках. Люди должны верить только нам. Мы подарим им лучший мир.

Ножки устали. Труден был путь.

Ты у реки приляг отдохнуть.

Солнышко село, звезды горят,

Завтра настанет утро опять.

Голос дрожит. Я смотрю, как красное пятно на груди девочки становится все больше и больше. Последний вздох, последний удар сердца. И она затихает навсегда. Ее глаза все еще открыты, но они пусты. Рута мертва.

Я просыпаюсь от собственного крика. Не понимая где нахожусь, испуганно озираюсь по сторонам. Меня окружает непроглядная тьма. И тут я чувствую, как чья-то рука касается моей щеки.

– Тише, Китнисс, – слышу успокаивающий голос Пита. – Все хорошо, это всего лишь кошмар.

Я тяжело дышу. Щелкает выключатель, и комнату озаряет тусклый свет ночника. Я пытаюсь сфокусировать взгляд на лице Пита. Вспоминаю свой сон и подавляю всхлип. Из глаз начинают течь слезы.

Пит притягивает меня ближе к себе, и я прижимаюсь лицом к его груди. Его руки крепко держат меня. Он слегка покачивается, будто пытается убаюкать ребенка.

– Я видела ее, Пит, - быстро шепчу я. – Руту. Она снова умерла на моих руках. Снова.

Не выдерживаю, начинаю рыдать в голос.

Пит ничего не говорит. Невозможно подобрать такие слова, которые утешили бы меня в этот момент, слова, которые заставят смириться со смертью. Поэтому он просто крепко обнимает меня, поглаживая по голове, и ждет, когда я успокоюсь.

Раздается тихий шорох.

– Солнышко, ты бы попила успокоительное, весь дистрикт чуть не перебудила.

Я резко поднимаю голову. У шкафа, скрестив руки, стоит Хеймитч. Он выглядит обеспокоенным.

– Прости, Хеймитч, - тихо говорю я, быстро смахивая слезу тыльной стороной ладони.

Хоть во взгляде нашего ментора нет ни капли укора, я стыдливо прячу лицо на груди Пита.

Хеймитч глубоко вздыхает и уходит. Через несколько секунд его постель скрипит за перегородкой.

– Теперь и он знает, что я сплю с тобой, - шепчу я.

Последние слова звучат так интимно, что сердце сжимается.

Несколько минут мы молчим. Из-за перегородки раздается тихий храп. Я подавляю нервный смешок.

– А кто еще знает? – Пит первым нарушает тишину.

– Мама, - коротко отвечаю я. – Мы говорили с ней днем.

– И что она сказала? – тихо спрашивает Пит.

– Если учитывать, что я снова нахожусь в твоей постели, - снова неловкость. – Ничего плохого. Она не против. Просто…

– Что просто?

Я слегка отстраняюсь, чтобы видеть его глаза. Я еще ничего не говорила Питу о тех двух белых коробках. Собираясь с духом, вдыхаю в грудь побольше воздуха. Нельзя трусить, нужно сказать это вслух, хватит бояться.

– Я считаю, что нам нужно пожениться, Пит.

Я стою перед небольшим деревянным домиком. Крыша покосилась, голубая краска давно облезла. Потрескавшиеся окна заклеили черной изолентой.

Я ощущаю, как меня сковывает ужас. Ноги становятся ватными. Я вот-вот готова упасть.

На мои плечи ложатся сильные руки.

– Ты можешь не идти, если не хочешь, - тихо говорит Пит.

Вся съемочная группа стоит чуть дальше. Красная лампочка на камерах жутко отвлекает. Я не хочу, чтобы меня снимали в этот момент. Но так нужно. Я сама захотела прийти сюда, чтобы почтить ее память, прикоснуться к ее миру. И люди должны увидеть, должны почувствовать мою утрату, мою боль. Они должны увидеть настоящую Сойку - не двигателя восстания, а простую девушку, которую коснулась смерть.

Я решительно поднимаюсь по ступеням и поднимаю руку, чтобы постучать. Но не успеваю. Дверь распахивается, и я встречаю взгляд испуганных, таких до боли знакомых карих глаз.

– Ты Китнисс, да? – спрашивает девочка.

На вид ей лет четырнадцать, не больше. Одна из сестер Руты.

– Мая, не томи гостью на пороге, - хриплый голос ее матери вырывает меня из оцепенения.

Женщина открывает дверь шире и отходит чуть в сторону, пропуская меня внутрь. По возрасту она моложе моей матери, но ее волосы уже тронула седина, а в глазах навсегда застыли тоска и боль.

– Простите, я не одна, - мой голос звучит виновато.

Мы не должны были приходить, тревожить их и снова напоминать об утрате.

– Хорошо, - женщина кивает.

Я оборачиваюсь к Питу. Он быстро поднимается на крыльцо и берет меня за руку.

– Только один, - говорю я Крессиде, которая уже готова скомандовать съемочной группе следовать за нами.

Крессида кивает и просит Мессалу отдать ей камеру.

– Нет, - я качаю головой.
– С нами идет он, - киваю на Поллукса.

– Но… - начинает Крессида.

– Иначе никакой съемки, - отрезаю я.

Я тяну Пита за руку, и мы входим в дом. Поллукс следует за нами.

Я выбрала его неспроста. Не хочу, чтобы Крессида мешалась под ногами, и чтобы ее бесчувственные слова нарушили святость момента. Более того, я не хочу, чтобы кто-либо вообще командовал съемкой. А у Поллукса это получится лучше всех. У него нет языка, он безгласый.

В Одиннадцатом сейчас относительное затишье. Миротворцы сюда не суются уже около недели. Тринадцатый помог повстанцам с вооружением. Восстание вспыхнуло здесь раньше, чем в остальных дистриктах. Пострадало много людей, но не так как в Седьмом и в Двенадцатом. Большинство построек уцелело. Капитолий был слишком увлечен расправой с дистриктами заговорщиков. Я боюсь представить, что нас ожидает в Четвертом.

Маму Руты зовут Антия. У нее остались три дочери и один сын. Старшей, Мае – четырнадцать, Далии – одиннадцать, Илане – девять. Мальчику Рейли – двенадцать. Рейли – брат-близнец Руты.

Больнее всего смотреть именно на него. Он слишком похож на нее. Те же глаза, нос, губы. Я вспоминаю сегодняшний сон. До боли сжимаю ладонь Пита. Мне хочется встать и убежать отсюда.

Антия ставит передо нами чашки с горячим чаем. Я крепко обхватываю ее руками, не обращая внимания на то, как сильно жжет кожу.