Нежданное богатство

— Ахъ, разбойники, разбойники! это они по церквамъ да по монастырямъ награбили, — проворчалъ Наумъ. — Какъ у нихъ только руки не поотсохли, какъ ихъ Господь Богъ не убилъ на мст? Вотъ, батюшка баринъ, нон времена какія, люди-то хуже зврей стали…

— Да, тяжкія времена, — печально отвтилъ Степанъ Егоровичъ:- не скоро т бды забудутся, что Емелька Пугачевъ натворилъ… Сирыхъ-то сколько, горемычныхъ!.. Да ужъ что теперь толковать объ этомъ, завязывай-ка опять бережно узелъ, да тащи другой — все пересмотрть нужно.

Въ другомъ узл оказалось еще больше иконъ и церковной утвари. Въ третьемъ были связаны мха дорогіе: собольи, куньи, горностаевые; бархатъ, наряды богатые. Чмъ дольше разглядывали Степанъ Егоровичъ съ Наумомъ, тмъ больше изумлялись, глаза у нихъ разбгались отъ никогда невиданнаго богатства.

Разглядвъ все въ большомъ сара и заперевъ его, пошли они по остальнымъ клтушкамъ и ужъ глазамъ своимъ не врили — столько тамъ было всякаго оружія, серебряной посуды. Стояло тамъ также нсколько большихъ боченковъ.

— Это что-же? И вино они тутъ-же вмст съ серебромъ прятать вздумали! — сказалъ Наумъ. — Нтъ, это не вино, — продолжалъ онъ, открывая одинъ изъ боченковъ:- глянь-ка, сударь, деньги!.. Да, такъ и есть, деньги, полный боченокъ!.. серебряныя деньги!..

Но Степанъ Егоровичъ не слышалъ Наума. Онъ самъ открылъ другой боченокъ и, пораженный, пересыпалъ въ немъ червонцами.

Наконецъ, очнувшись, онъ проговорилъ:

— О! да тутъ у насъ въ Кильдевк такое богатство, такое богатство, что и счесть его трудно. На это богатство боле сотни Кильдевокъ купить можно… Какъ-же теперь быть со всмъ этимъ, чье все это, кто хозяева?

— Чье, кто хозяева?! — повторилъ Наумъ:- извстно кто — ты, сударь, твое все это теперичи! Видно, Господь не безъ милости. Ну, не говорилъ я, что и на нашей улиц будетъ праздникъ… Вотъ такъ когда пожить можно будетъ, батюшка Степанъ Егоровичъ! Да и то сказать, натерплся ты въ жизни. Нужды-то твои да заботы намъ вдомы, иной разъ такъ жалостно было смотрть, какъ ты маешься… вотъ и миновало горе. Помнится, какъ-то жалился, что дтокъ больно много, какъ вскормить ихъ, выростить, какъ жить будутъ? А я, по своему холопьему разуму, отвчалъ теб: Господь даровалъ ихъ — Господь о нихъ и промыслитъ, ну, вотъ, оно такъ и сталось. Теперечи хоть еще столько дтокъ, на всхъ ихъ хватитъ… Э-эхъ!..

Вдругъ голосъ Наума оборвался, на глазахъ его показались слезы. И этотъ спокойный, разсудительный человкъ, весь въ волненіи и радости, сталъ цловать руки своего господина.

Но Степанъ Егоровичъ стоялъ смущенный.

— Не мое, не мое! — повторялъ онъ:- воротить надо хозяевамъ… Утаю воровское богатство — въ прокъ не пойдетъ… это, можетъ, Господь испытаніе посылаетъ. Нтъ, Наумъ, не смущай ты мою душу, выйдемъ отсюда, скроемъ все до времени; пусть оно лежитъ, какъ было, а тамъ, какъ утихнетъ народъ, такъ ужъ, конечно, начальство распорядится. Въ Симбирскъ-бы нужно хать да объявить, что у меня награбленное добро оказалось…

— Степанъ Егоровичъ, господинъ ты мой милостивый, послушай моего холопьяго слова, — перебилъ его Наумъ. — Не зди въ Симбирскъ, нишкни, время-то теперь не такое, неравно еще безъ вины въ бду попадешь. А что скрывать все это пока, это точно надобно. Боченки мы тихомолкомъ въ домъ перенесемъ, въ твой покойчикъ, гд жилъ Фирсъ, и держи ты тотъ покойчикъ на запор; а тюки вс мы въ одномъ большомъ сара сложимъ, мста тамъ довольно, да и запремъ хорошенько. Тамъ по времени видно будетъ… Встимо, коли хозяинъ своему добру объявится доподлинный — вернуть будетъ надо; да гд т хозяева? въ сырой земл давно. Фирсъ-то со своими людьми не больно щадилъ, можетъ, теперь до самаго Симбирска ни одной и усадьбы цлой нту, ни одного барина; разв которые въ Питер да въ Москв проживаютъ…

Степанъ Егоровичъ послушался Наума, съ мнніемъ котораго оказалась согласной и Анна Ивановна; въ Симбирскъ онъ не похалъ, боченки съ золотомъ и серебромъ перенесли въ домъ, тюки вс сложили въ сарай и крпко заперли. Старшія дти знали, что въ сара этомъ добро разное, но сколько его и какое оно, про то имъ не говорили; а младшія дти глядли на этотъ сарай съ ужасомъ, зная, что въ немъ разбойники что-то спрятали и что это что-то — очень страшное.

XIV

Между тмъ вотъ и ноябрь наступилъ, снгу навалило, установилась санная дорога. Собрался Степанъ Егоровичъ въ Симбирскъ узнать о томъ, что на свт длается: казнили-ли Емельку Пугачева, смирно-ли за Волгой, а главное, хотлось ему провдать, не говорятъ-ли чего о разбойничьихъ награбленныхъ богатствахъ, не приказано-ли чего относительно этихъ богатствъ, въ случа еслибы они гд оказались.

Тревога душевная не прекратилась для Степана Егоровича съ освобожденіемъ Кильдевки отъ владычества Фирса и его шайки; правда, теперешняя тревога была далеко не прежняго свойства, но все настолько сильна, что Степанъ Егоровичъ по цлымъ ночамъ не спалъ, все свои думы думалъ.

«Вдь вотъ они тутъ подъ бокомъ, эти боченки съ золотомъ и серебромъ, а въ сара десятки пудовъ посуды серебряной, мха дорогіе, оружіе, дв большія укладки съ камнями самоцвтными… Тутъ все это, и никто пока про то не знаетъ. Въ рукахъ богатства неисчислимыя, какія и во сн никогда не грезились, а бднота въ дом попрежнему — все разорено, съ крестьянъ взять нечего, почти весь скотъ домашній уничтоженъ разбойниками».

Не разъ входилъ Степанъ Егоровичъ въ запертой покойчикъ, не разъ открывалъ боченки; сильно хотлось ему попользоваться хоть горстью денегъ, но ни разу онъ не ршился на это, онъ боялся и отвтственности, и страшными казались ему эти деньги, добытыя грабежомъ и убійствомъ. А между тмъ, такъ и тянуло, такъ и тянуло къ этимъ проклятымъ деньгамъ, да и Наумъ въ искусителя превратился: почти каждый день толкуетъ, что еще потерпть немного, да и заживетъ Степанъ Егоровичъ всей губерніи на удивленіе и зависть. Нтъ-нтъ, да и начинаютъ рисоваться Кильдеву самыя соблазнительныя картины;

«Вся-то жизнь въ черной работ прошла, въ нужд, да заботахъ, ужасы всякіе пережиты… охъ, кабы отдохнуть! Вдь, на эти деньги теперь кругомъ вс имнья закупить можно… вс раззорены, всмъ деньги нужны… слышно, продаютъ за безцнокъ… Дочки невсты, вдь, только узнаютъ, — лучшіе женихи въ губерніи явятся, отбою не будетъ, выбирай любого!»

Даже дрожь пробираетъ Степана Егоровича, но онъ все крпится.

Что-то вотъ въ Симбирск скажутъ?

А въ Симбирск, въ канцеляріи, говорятъ ему, что отъ правительства указъ вышелъ: все оставленное бунтовщиками и разбойниками въ тхъ имніяхъ, гд они притоны свои держали и склады имли, все это поступаетъ въ собственность владльцевъ имній.

У Степана Егоровича шибко забилось сердце.

— Да точно-ли это, заправду-ли есть такой указъ? — запинаясь, спрашивалъ онъ всхъ и каждаго.

Нкоторые изъ чиновниковъ были ему и прежде того знакомы: они окружили его, принесли бумагу, прочитали. Но онъ все еще не врилъ, пока самъ, своими глазами не прочелъ той бумаги, а какъ прочелъ, то бросился всхъ обнимать, руки трясутся, на глазахъ слезы, самъ крестится.

— Да что, или у тебя, Степанъ Егоровичъ, въ Кильдевк много воровского осталось?