Нежданное богатство

— Эхъ ты, горе какое! — говорилъ онъ:- времени-то сколько ушло. Авось болзнь не Богъ всть какая, денька три-четыре, и поправится Машенька, да со свадьбой теперь поневол подождать надо, посл завтра въ походъ выступаемъ, такого удобнаго времени никакъ упустить невозможно. Ну, длать нечего, потерплю недльку другую и ужъ привезу-же я моей государын-невст подарочекъ, поклонюсь я ей городомъ Симбирскомъ.

XII

Всть о выступленіи Фирса въ походъ была принята у Кильдевыхъ съ несказанной радостью, только конечно вс тщательно скрывали эту радость отъ разбойника. А Машенька, все еще окутанная, обвязанная и лежавшая въ постели, такъ даже съ радости особенно ласково съ нимъ попрощалась, позволила поцловать себя и пожелала ему добраго пути.

— Только чуръ, когда вернусь, чтобы ужъ никакихъ отговорокъ не было, — сказалъ Фирсъ:- свадьбу ни на одинъ день нельзя будетъ больше откладывать.

Лихая тройка уже позвякивала бубенчиками, вся шайка была въ сбор, вс нужныя распоряженія сдланы. Фирсъ встрепенулся.

— Прощайте, прощайте… Пора! Прощай, Степушка…

И вдругъ онъ запнулся и даже какъ-будто вздрогнулъ.

— Ну, а коли неладное что со мною случится, коли не вернусь… не поминайте лихомъ!

Онъ еще разъ взглянулъ на Машеньку, улыбнулся ей и быстро вышелъ. Въ немъ заговорила другая страсть, которая увлекала его теперь въ самое рискованное предпріятіе. Онъ чувствовалъ, какъ каждая жилка въ немъ заиграла. Впередъ, впередъ съ безшабашными удальцами — нагрянуть на богатый городъ, расхитить все, захлебнуться, охмлть въ горячей схватк съ непріятелями, заставить всхъ разбжаться или склониться передъ собою и потшить свою волю, исполнить всякое безумство, какое только придетъ въ охмлвшую голову. А что будетъ дальше — о томъ нтъ и мысли. Пусть будетъ, что будетъ.

И лихая тройка вынесла его на мягкую, пыльную дорогу. За нимъ неслась разношерстная конница, изъ лсу приставали къ нему поджидавшія его тамъ сотни, а впереди, по дорог къ Симбирску, въ каждомъ сел, черезъ которое будетъ прозжать онъ, его грозное воинство станетъ пополняться еще десятками и сотнями новаго люду, точно такъ-же, какъ и онъ, жаждущаго похмлья и крови, добычи и дикой воли…

Ухалъ Фирсъ, и снова оживилась Кильдевка. Поднялась съ постели Машенька, сбросила повязки съ головы и оказалась здоровою. Наумъ торжествовалъ — хитрость, имъ придуманная, удалась какъ нельзя лучше, да, видно, и Господь Богъ смилостивился.

— Такъ-то такъ, — говорилъ Степанъ Егоровичъ:- только дальше-то что будетъ? не впервой, вдь, узжаетъ и опять возвращается. Пройдетъ недля-другая — вернется, тогда отъ него ужъ не отвертишься.

— Не вернется, — упрямо повторялъ Наумъ. — Не попуститъ Господь такого дла. Тоже, вдь, разсудить надо, сколько онъ зла понадлалъ, сколько крови пролилъ — не вкъ-же такъ будетъ. Куда онъ до сей поры метался-то? — все по селамъ, да барскимъ усадьбамъ… Ну, оно и немудрено, что ему удавалось — некому его удержать было. А теперь не то. Видно, Господь Богъ у него разумъ попуталъ — ишь, вдь, легко сказать! — на Симбирскъ идетъ, а про то не знаетъ, что царицынаго войска видимо-невидимо подходить стало — врные люди мн говорили; да и посмотрлъ я на его-то воинство. Оно, конечно, коли грабить, да убивать, на вислицы вздергивать — годится; ну, а въ битву выступить — это еще бабушка на-двое сказала. Я такъ думаю, что коли зарядить пушку, да навести ее на Фирсовскихъ, такъ она еще не выпалитъ, а они ужъ дадутъ тягу.

Такъ разсуждалъ Наумъ и оставался совершенно спокойнымъ. Проходили дни, долгіе дни ожиданій и тревоги для Степана Егоровича и его семейства; прошла недля, другая — о Фирс ни слуху, ни духу, прошелъ почти мсяцъ, а женихъ все не подаетъ о себ всточки. Тогда Степанъ Егоровичъ призвалъ Наума и далъ ему такое порученіе:

— Отправляйся-ка ты по дорог къ Симбирску, да узнай, что и какъ. Теб опасаться нечего — ни за дворянина, ни за попа тебя не примутъ, а коли и наткнешься на кого, тебя не учить стать — самъ изъ бды выпутаешься.

Наумъ почесалъ въ затылк и усмхнулся.

— Вотъ, вдь, оно дло какое, — сказалъ онъ. — Я-то и самъ ужъ давно объ этомъ думаю и все собирался отпроситься у твоей милости. Оно, конечно, неладно мн въ такія времена оставлять Кильдевку, да Богъ милостивъ, ничего безъ меня не случится. А ужъ ждать у моря погоды больно надоло. Дозволь, батюшка, Степанъ Егоровичъ, взять Гндка съ конюшни, онъ лошадь добрая, сильная, устали ему нту, съ нимъ я живо это дло обдлаю и вернусь съ врнымъ извстіемъ.

— Бери Гндка, — отвтилъ ему Степанъ Егоровичъ:- да и не мшкай, замаялись мы тутъ вс, дожидаясь. Вонъ Анну Ивановну не узнать просто, совсмъ ее наше горькое горе изсушило.

Наумъ отправился и черезъ нсколько дней вернулся веселый, сіяющій.

— Что я говорилъ! не обмануло вщунъ-сердце, кончились наши бды, слава теб, Господи!

Вс кинулись къ нему, окружили его, въ ротъ ему смотрли, какъ и что онъ говорить будетъ.

И онъ повдалъ о многихъ важныхъ событіяхъ.

Оказалось, что Наумъ составилъ себ несовсмъ врное понятіе о шайк Фирса. Въ первое время эта шайка большихъ бдъ надлала. Подошелъ Фирсъ къ самому Симбирску. Полковникъ Рычковъ, вышедшій противъ него съ гарнизономъ, завязалъ сраженіе, но фирсовцы не испугались выстрловъ и кончилось это дло, какъ обыкновенно въ т времена оканчивались приступы Пугачева и его сподвижниковъ: симбирскій гарнизонъ измнилъ; Фирсъ изъ своихъ рукъ убилъ полковника Рычкова и ужъ торжественно вступалъ въ Симбирскъ. Но тутъ совсмъ неожиданно дло приняло иной оборотъ. На защиту Симбирска подосплъ полковникъ Обернибсовъ. Завязалась отчаянная рзня; передавшійся на сторону Фирса симбирскій гарнизонъ, увидя, что перевсъ на сторон новоприбывшаго полковника, тоже ударилъ на разбойниковъ. Они не устояли и побжали. Разсказывали, что Фирсъ выказалъ чудеса храбрости. Окруженный со всхъ сторонъ и уже раненый, онъ отбивался, какъ чортъ, и крошилъ всхъ къ нему подступавшихъ. Но вотъ просвистла пуля и ударила ему въ голову; онъ пошатнулся, опустилъ руки и рухнулся на трупы, убитыхъ имъ солдатъ…

— Нтъ больше Фирса, да и могилы его нту! — проговорилъ Наумъ:- миновало наше горе, свободна наша барышня…

Нсколько минутъ никто не могъ произнести слова, не могъ пошевельнуться. Наконецъ, вс, какъ одинъ человкъ, даже старшія изъ дтей, набожно перекрестились. Вс невольно забыли многое страшное и вспомнили только то, что этотъ человкъ такъ долго былъ съ ними, что онъ по своему ко всмъ былъ ласковъ, что попадись они въ руки не къ нему, а къ кому нибудь другому, то наврно теперь всхъ ихъ не было-бы на свт. Тяжело, стало на душ Степана Егоровича, онъ больше всхъ другихъ забылъ разбойника Фирску, страшнаго «пугача», и думая теперь о немъ, думавъ о Фирс Иванович — старомъ друг далекой молодости.

Но извстіемъ о гибели Фирса не кончились новости, привезенныя Наумомъ. Онъ сообщилъ слухъ о томъ, что «самъ», то есть, настоящій Пугачевъ, схваченъ…

— Да врно ли? — спросилъ Степанъ Егоровичъ.

— Надо полагать, врно, — отвтилъ Наумъ. — Я дорогой-то приглядывался: у всхъ что-то совсмъ другія лица, и глядятъ и говорятъ по новому. Нтъ, должно врно… А коли и не схваченъ еще, такъ ужъ теперь скоро ему карачунъ, по всему, какъ есть по всему видно.

Этотъ день въ Кильдевк былъ какъ-то особенно тихъ и торжественъ. Шумной радости никто не выражалъ, даже дти присмирли, а старшіе сидли задумавшись. Задуматься было о чемъ, много пережилось въ послднее время; въ эти два-три мсяца будто десятокъ лтъ прошелъ. Вонъ, Машенька, сидла. сидла, да вдругъ кинулась къ матери, крпко обвила ея шею руками и заплакала.

— О чемъ ты, о чемъ? — спрашивала Анна Ивановна. — Теперь, Богъ дастъ, плакать ужъ не будемъ.

— Да сама не знаю, — сквозь рыданія проговорила Машенька:- какъ-то страшно мн, и чудится, будто сама не узнаю себя, будто стала совсмъ другая, все другое, ничего прежняго, и прежнее будто далеко, далеко, такъ что даже трудно вспомнить, когда оно было…

XIII

На слдующее утро раннимъ-рано вышелъ Степанъ Егоровичъ изъ дому, кликнулъ Наума и сказалъ ему:

— Ну, теперь надо намъ обойти сараи и посмотрть, что тамъ сложено.

Наумъ, себя не помня отъ радости, сбгалъ за нужными инструментами. Подошли они къ самому большому сараю. Живо выломали двери. Почти весь сарай полонъ наваленными другъ на друга тюками, узлами. Каждый тюкъ, каждый узелъ завязанъ толстыми веревками. Развязали они первый попавшійся узелъ, да такъ и ахнули — тамъ было нсколько иконъ въ драгоцнныхъ окладахъ, серебряныя чаши, дароносицы, кадила и всякая утварь церковная.