Нежданное богатство

Между тмъ, Наумъ, увидя, что Степана Егоровича вяжутъ, не бросился защищать его, а отошелъ тихонько, замшался въ толпу и переговаривался то съ тмъ, то съ другимъ мужикомъ.

— Встимо, обидъ отъ него не было, — говорили ему въ отвтъ:- да и взять съ него нечего, семья его одолла… ну, а все-жъ-таки баринъ онъ, да и не наша тутъ воля…

Въ это время гд-то вблизи раздался звонъ бубенчиковъ, и вотъ лихая тройка въхала во дворъ. Въ покойной и дорогой коляск, очевидно недавно еще принадлежавшей какому-нибудь богатому помщику, сидлъ развалясь высокій и плотный человкъ лтъ сорока пяти, въ треуголк на годов, въ бархатномъ камзол и длинныхъ ботфортахъ. Въ толп произошло движеніе, нкоторые сняли шапки.

— А вотъ и самъ государь! — прошамкалъ «полковникъ», приближаясь къ коляск.

Сидвшій въ ней человкъ проворно выскочилъ безъ посторонней помощи и обратился къ «полковнику».

— Гд-же хозяинъ? — спросилъ онъ.

— Здсь, государь-батюшка, да больно плохъ хозяинъ, дорогихъ гостей встрчать не уметъ.

Пріхавшій пристально вглядлся въ Степана Егоровича; какая-то неуловимая улыбка мелькнула на красномъ, когда-то видно красивомъ, но теперь уже обрюзгшемъ лиц его. И Степанъ Егоровичъ взглянулъ на него, но тотчасъ-же отвелъ глаза свои въ сторону.

«Это Фирска, это тотъ самый злодй, который жжетъ, грабитъ и вшаетъ… значитъ, теперь уже скоро»…

Между тмъ старикашка «полковникъ» наклонился къ Фирск и шепталъ ему:

— Тутъ невелика пожива, вдь, я говорилъ — бднякъ онъ какъ есть, дтей народилъ на удивленье всей губерніи, двадцать два человка. Разв что твоей милости, али изъ насъ кому, двчонки его приглянутся, ну, такъ можно будетъ забрать съ собой, а съ нимъ и толковать нечего, коли что, такъ вздернуть, и вся недолга.

Фирска повелъ на полковника своими большими, воспаленными глазами.

— Это тамъ видно будетъ, — сказалъ онъ:- я самъ съ нимъ потолкую, а нашимъ кому бы на деревню идти, кому тутъ остаться, да въ погребахъ пошарить, можетъ, что хмльное и найдется; только чуръ, безъ моего приказа и вдома никого не обижать и не трогать. Самъ учиню и судъ и расправу! Веди меня въ домъ, да и хозяина за мною.

Скоро въ маленькомъ покойчик Степана Егоровича, передъ столомъ, на которомъ уже красовалась закуска и водка, неизвстно откуда добытыя, сидлъ Фирска, а передъ нимъ стоялъ приведенный двумя мужиками Кильдевъ.

— Развяжите ему руки, — приказалъ Фирска:- да ступайте, я самъ съ него допросъ сниму.

Совсмъ почти безчувственное состояніе нашло на Степана Егоровича; онъ ясно видлъ все и всхъ, только какъ-то пересталъ соображать. Когда его развязали и оставили одного съ Фирской, онъ почти упалъ на стулъ, опустилъ голову и остался неподвижнымъ. Фирска приперъ дверь, подошелъ къ нему и грубымъ, нсколько охрипшимъ голосомъ повторилъ вопросъ старикашки:

— Кому вруешь, Петру едоровичу или Екатерин Алексевн?

Степанъ Егоровичъ задрожалъ всмъ тломъ, его снова охватило бшенство отчаянія. Онъ рванулся со стула и крпко схватилъ за плечи Фирску.

— Это ты-то Петръ едоровичъ?.. это теб-то вровать? — крикнулъ онъ:- разбойникъ проклятый!

Фирска отстранилъ его своими сильными руками.

— Тише, хозяинъ, тише, неравно услышатъ, тогда будетъ плохо, да и ничего еще не видя, и не слдъ ругаться. А ты лучше поуспокойся, да посмотри на меня попристальне, можетъ, и признаешь.?

Степанъ Егоровичъ никакъ не ожидалъ подобной рчи; въ голос разбойника прозвучала какая-то мягкая, ласковая нота. Съ изумленіемъ онъ взглянулъ на него, и вотъ красное и пьяное лицо этого Фирски, этого страшилища, наводившаго ужасъ на всю окрестность, ему дйствительно показалось знакомымъ. Онъ глядлъ, глядлъ, припоминалъ что-то…

— Али не признаешь, Степанъ Егоровичъ, али ужъ такъ я измнился? Да и не мудрено, лтъ боле двадцати не видались. Я самъ бы тебя не призналъ, кабы невдомо мн было, къ кому въ гости ду…

И говоря это, онъ улыбался. На его лицо изъ окошка падали послдніе отблески заката. Степанъ Егоровичъ вздрогнулъ, отшатнулся и вдругъ крикнулъ:

— Фирсъ Иванычъ, ты ли?! можно-ли быть тому?!.

— Ну, вотъ и призналъ, старый пріятель… такъ-то лучше, теперь и потолкуемъ.

Степану Егоровичу казалось, что онъ спитъ и грезитъ; но ему некогда было изумляться, одна мысль, одно чувство наполняли его всего. Онъ кинулся къ разбойнику, слезы выступили на глазахъ его:

— Фирсъ Иванычъ! — захлебываясь, говорилъ онъ:- тамъ у меня жена, дти, дочери спрятались… ихъ сейчасъ сыщутъ твои люди… погубятъ… защити… помилуй!..

Это страшилище, этотъ извергъ, упивавшійся кровью, былъ для Степана Егоровича теперь уже не страшилищемъ и не извергомъ, на него была одна надежда, онъ являлся единственнымъ заступникомъ и спасителемъ.

— Будь спокоенъ, пріятель, никто твоихъ не тронетъ — я ужъ распорядился. А теперь пойдемъ, покажи мн, гд он спрятались — познакомь съ женой, съ дочками, пускай сюда вернутся въ домъ… нечего имъ прятаться, я караулъ у дверей поставлю и, пока я твой гость, никто и пальцемъ тебя и твоихъ не тронетъ.

Фирсъ отворилъ дверь и вышелъ, обнявъ и увлекая за собою шатающагося, будто совсмъ пьянаго хозяина.

VI

Двадцать пять лтъ передъ тмъ, конечно, никому изъ товарищей и однополчанъ Фирса Ивановича не могло прійти въ голову, что онъ когда нибудь будетъ фигурировать въ роли атамана разбойничьей шайки, что его имя будетъ повторяться съ ужасомъ тысячами народа и останется заклейменнымъ самыми зврскими злодйствами. Тогда это былъ красавецъ юноша, милый и добрый товарищъ, шалунъ, всегда готовый на самыя смлыя выходки, часто попадавшійся и охотно выручаемый товарищами. Дружне всхъ онъ былъ съ Кильдевымъ, жили они душа въ душу, и даже на одной квартир. Фирсъ былъ года на два — на три моложе Кильдева, а потому тотъ относился къ нему, какъ старшій братъ, выручалъ его всячески, длился съ нимъ послдней копйкой. Выйдя въ отставку и переселившись въ симбирскую глушь, Кильдевъ очень горевалъ о пріятел, но сношенія ихъ прекратились; переписка тогда, въ особенности между молодыми офицерами, была дломъ непривычнымъ. Года черезъ два, при случайной встрч съ однимъ изъ петербургскихъ знакомыхъ, Кильдевъ первымъ долгомъ спросилъ про Фирса и тутъ узналъ, что Фирсъ пропалъ безъ всти. Случилась у него драка съ кмъ-то изъ товарищей; Фирсъ обладалъ громадной силой и въ бшенств себя не помнилъ, — драка окончилась нечаяннымъ убійствомъ. Исторія выходила скверная, молодому сержанту приходилось тяжело расплачиваться — и вотъ онъ бжалъ изъ Петербурга, и никто не зналъ, гд онъ и что съ нимъ. Конечно, не будь этой пьяной драки, не будь шального удара, попавшаго прямо въ високъ товарищу, можетъ быть, Фирсъ, красивый и ловкій, любимый всми, сумлъ бы достичь въ войск большого чина и теперь, пожалуй, былъ бы однимъ изъ военачальниковъ, высланныхъ противъ самозванца.

Но шальной ударъ ршилъ иначе. Молодой сержантъ, превратившійся въ бродягу, безъ всякихъ средствъ, обязанный скрывать свое имя, принужденный сходиться съ людьми темными и бжать отъ общества, къ которому принадлежалъ и по происхожденію, и по воспитанію, при этомъ обладая легкомысленнымъ, увлекающимся характеромъ, безъ силы воли, безъ нравственныхъ понятій, онъ съ каждымъ годомъ падалъ все ниже и ниже. Гд только, гд въ эти двадцать пять лтъ не прожигалъ онъ жизнь свою; вся Россія вдоль и поперекъ была ему знакома; и въ особенности знакомы были ему степи приволжскія, куда онъ не разъ уходилъ скрываться посл какой-нибудь крупной исторіи. Исторій-же у него было много: гд ярмарка, тамъ ужъ и Фирсъ — маклачитъ, обманываетъ.

Не разъ набиралъ онъ шайку и задумывалъ и исполнялъ очень смлые грабежи. Съ прошлымъ своимъ онъ давно уже покончилъ, у него ничего не осталось отъ прежнихъ склонностей и привычекъ: это былъ настоящій типъ разбойничьяго атамана, который ни передъ чмъ не останавливался, который думалъ только объ удовлетвореніи страстей своихъ, продолжавшихъ кипть въ немъ, несмотря на немолодые годы, несмотря на тревожную и распутную жизнь, немогшую, однако, никакъ сломить его крпкаго организма.

Такой человкъ, какъ Фирсъ, не могъ, конечно, пропустить Пугачевскаго времени, не могъ не сыграть своей роли, къ которой онъ былъ такъ хорошо подготовленъ. Онъ не присоединился къ самозванцу, потому что не терплъ никакого подчиненія. Ему стоило только перемолвиться съ двумя-тремя подходящими людьми, стоило только съ ними показаться въ первомъ большомъ сел и назвать себя Петромъ едоровичемъ, какъ за нимъ повалила толпа народа.