Нежданное богатство

Вокругъ Кильдевки пылали церкви и барскія усадьбы. Почти вс помщики бжали со своими семьями по направленію къ Москв, но рдко кому удавалось спастись: почти вс сдлались жертвами или собственныхъ крестьянъ, или всюду рыскавшихъ разбойничьихъ шаекъ. Одинъ Степанъ Егоровичъ не трогался съ мста и терпливо ожидалъ своей участи. Наумъ чуть не каждый часъ приносилъ ужасныя всти, и послдняя его всть была самая страшная: родной братъ Анны Ивановны Кильдевой, жившій верстахъ въ четырнадцати, былъ умерщвленъ крестьянами у себя въ дом. Онъ былъ вдовъ и жилъ съ взрослой дочерью. Убивъ отца и разграбивъ всю усадьбу, злоди схватили дочь, безбожно надругались надъ нею, а, такъ какъ она пробовала защищаться и выказала много смлости и силы, то они связали ее и удавили.

Кильдевскіе крестьяне еще не нападали на Степана Егоровича; но, конечно, вс работы уже давно были брошены и деревня почти вся опустла: мужики ушли къ Фирск, одному изъ Пугачевыхъ, или «пугачей», какъ тогда называли этихъ второстепенныхъ самозванцевъ. Фирска въ то время уже набралъ себ большую шайку и усплъ ограбить и выжечь два узда…

Въ первыхъ числахъ іюля, въ послобденную пору, Анна Ивановна, страшно постарвшая и измнившаяся въ послднее время, съ помощью дрожащихъ, заплаканныхъ дочерей и оставшейся въ дом женской прислуги, собирала кой-какіе цнные пожитки въ узелки; младшія дти кричали и метались изъ угла въ уголъ какъ полоумныя. Степанъ Егоровичъ, съ потемнвшимъ, осунувшимся лицомъ, сидлъ, не сходя съ мста, на крылечк своего дома. Вдругъ, замтивъ жену, несшую какіе-то узелки, онъ закричалъ ей:

— Анна, чего ты?! сейчасъ все развяжи… Куда укладываешься?.. все, слышь ты, все поставь, гд стояло… ничего не прячь!..

Онъ вошелъ было въ домъ, но при вид перепуганныхъ, полураздтыхъ дтей, едва удержался отъ рыданій и выбжалъ снова на крыльцо, а оттуда черезъ огородъ къ церкви. Церковь была отперта. Степанъ Егоровичъ вошелъ въ нее; онъ увидлъ отца Матвя съ дьячкомъ: они вынимали въ алтар изъ шкафа праздничныя ризы.

— Батюшка, ты что-же длаешь? — спросилъ Кильдевъ, обращаясь къ священнику:- али церковное добро прятать хочешь отъ разбойниковъ, да гд спрячешь, всюду розыщутъ?!

Отецъ Матвй, очень сухо поклонившись Кильдеву, какъ-то странно и недоброжелательно взглянулъ на него.

— О какихъ разбойникахъ изволишь говорить, Степанъ Егоровичъ? — сказалъ онъ. — А вотъ не нынче-завтра я государя Петра едоровича ожидаю, такъ приготовляюсь достойно встртить его.

Кильдевъ хотлъ было говорить, но вдругъ замолчалъ и быстро вышелъ изъ церкви.

«Петръ едоровичъ», думалось ему: «это Фирска-то, можетъ, бглый холопъ какой, а то и того хуже — колодникъ, душегубецъ!.. это его-то онъ будетъ встрчать облекшись въ ризы, съ крестомъ… Ну, а мн какъ его встртить?»

Онъ вспомнилъ вс разсказы, одинъ другого страшне, одинъ другого безобразне; вспомнилъ, какъ изверги пытаютъ дворянъ, сдираютъ съ живыхъ кожу, безчестятъ дочерей на глазахъ у родителей. Ему ярко, ярко представилось, что вотъ, можетъ, черезъ нсколько часовъ, можетъ, сейчасъ и съ нимъ будетъ то-же самое. Онъ схватилъ себя за голову и побжалъ домой. На порог стояла его третья дочь, красивая Маша. Онъ взглянулъ на ея поблднвшее, заплаканное милое лицо, обнялъ ее крпко, будто ужъ ее у него вырывали, и зашепталъ прерывающимся хриплымъ голосомъ:

— Машуня, пойди, пойди съ сестрами въ кладовую… спрячьтесь… не выходите… молитесь!..

Она громко взвизгнула. Сбжались другія дти, поднялся вопль во всемъ дом. Степанъ Егоровичъ стоялъ совсмъ растерявшійся, вс мысли вдругъ пошли врознь, и онъ никакъ не могъ собрать ихъ.

А въ это время къ крыльцу со всхъ ногъ бжалъ Наумъ и издали махалъ руками. Степанъ Егоровичъ взглянулъ на него и сразу все понялъ.

— Подходятъ! — крикнулъ Наумъ: — и конные, и пшіе… и наши съ ними… ужъ въ рощ… самъ видлъ…

Анна Ивановна, взрослыя дочери и вс дти страшно заголосили, но вдругъ замолкли и, тснясь и толкаясь, бросились во внутренніе покои. Степанъ Егоровичъ опустился на ступеньки крылечка и сидлъ неподвижно, съ исказившимся лицомъ, съ трясущимися руками. Наумъ стоялъ подл своего господина спокойно и серьезно.

Ясный іюльскій закатъ заливалъ горячимъ свтомъ весь дворъ, огородъ и старую любимую Кильдевскую рощу, изъ которой доносились крики и дикіе раскаты нестройной псни.

V

Не прошло и десяти минутъ, какъ во дворъ нахлынула полупьяная толпа, состоявшая изъ самаго разнообразнаго люда, одтаго во всевозможные костюмы. Здсь были и крестьяне, и бглые дворовые, и городскіе приказные, и купцы, и какіе-то проходимцы, прежнее званіе которыхъ опредлить было очень трудно. Всякій былъ одтъ въ награбленное платье; на сиволапой мужицкой фигур виднлась богатая шапка, небритый пьяный лакей оказывался въ бархатномъ расшитомъ камзол. Вооруженье тоже было самое разнообразное: виднлись ружья, пистолеты, но все больше топоры да дубины. И вся эта разнородная толпа кричала и ругалась. По дорог она разбила два кабака и многіе были уже совсмъ пьяны. Какой-то приземистый, несовсмъ твердый на ногахъ старикашка, въ собольей шапк и длинномъ плащ, кричалъ и махалъ руками больше всхъ. Его называли полковникомъ. Онъ выдлился изъ толпы и подошелъ, то и дло пу таясь въ своемъ плащ, къ крылечку.

— Эй, кто тутъ хозяинъ?

Степанъ Егоровичъ поднялъ на него сухіе горящіе глаза и, не тронувшись съ мста, не шевельнувшись, глухимъ голосомъ проговорилъ:

— Я хозяинъ.

— Ну, такъ чего-же ты, господинъ честной, такой неласковый. Вставай, встрчай гостей, видишь, царское войско къ теб пожаловало, да и самъ государь Петръ едоровичъ сейчасъ будетъ.

Степанъ Егоровичъ хотлъ было встать, да и опять опустился на ступеньки. Наумъ, все попрежнему спокойный и серьезный, снялъ шапку и низко поклонился говорившему. Старикашка не обратилъ на него никакого вниманія и опять заговорилъ Кильдеву:

— Да, постой-ка, голубчикъ, сперва-на-перво скажи-ка ты мн: кому вруешь — Петру едоровичу или Екатерин Алексевн?

Вдругъ страшная злоба подступила къ сердцу Степана Егоровича; его руки невольно сжались въ кулаки; ему безумно захотлось на мст уложить этого плюгаваго старикашку; ему захотлось громко прокричать имя императрицы, а этого Петра едоровича обозвать его настоящимъ именемъ. Но мысль о томъ, что тамъ, сзади, въ комнатахъ, жена и огромное семейство, дти малъ-мала-меньше, эта мысль удержала его. Однако, увровать въ «Петра едоровича» онъ все-же не могъ и продолжалъ упорно молчать, глядя на кривлявшагося передъ нимъ старикашку.

— Э! да ты, видно, упрямецъ! — ухмыляясь, произнесъ «полковникъ». — Ну, тамъ государь самъ тебя разберетъ, передъ нимъ не отмолчишься. А теперь пока подавай-ка свою казну, да смотри, ничего не утаивать — хуже будетъ!

— Нтъ у меня казны, — тихо проговорилъ Степанъ Егоровичъ. — Вонъ мои крестьяне тутъ съ вами… такъ спросите ихъ, какая у меня казна…

И замолчалъ.

— Чего съ нимъ разговаривать, — крикнулъ старикашка:- эй, въ домъ, на осмотръ, а его вяжите!

Мигомъ нсколько человкъ кинулись на Степана Егоровича. Онъ не сопротивлялся. Ему связали руки назадъ веревкой. Онъ видлъ, какъ толпа разбойниковъ бросилась въ домъ; онъ чутко прислушивался почти съ остановившимся сердцемъ, — женскихъ и дтскихъ визговъ не было слышно, видно, вс успли выбраться изъ дома, попрятаться. Но, вдь, гд бы ни спрятались, всюду найдутъ разбойники, послдній часъ пришелъ.