Нежданное богатство

— Ты, братъ, не подумай, что я выживать тебя съ семьею нагрянулъ, говорю — будь покоенъ… За мною да за моими людьми вс вы въ охран. А кабы до моего прихода, либо теперь съ глупаго страха, который, сдается мн, сидитъ въ теб, да вздумалъ ты бжать, то тутъ бы и была твоя погибель. Ты вотъ сидишь здсь у себя и ничего не знаешь, а я, братъ, хорошо знаю, что на свт нон длается; бжать ныньче некуда — кругомъ верстъ на пятьдесятъ мои владнія, а дальше другіе орудуютъ. Нигд нельзя теб будетъ пробраться, задаромъ только погубишь и себя и дтокъ.

Степанъ Егоровичъ хорошо зналъ, что Фирсъ говоритъ правду, и на возможность побга не разсчитывалъ. Единственное его утшеніе было въ первый день, когда Фирсъ отправился со своими въ набги, это бесда съ Наумомъ. Въ противоположность своему господину, Наумъ нисколько не тревожился и былъ въ самомъ лучшемъ настроеніи. Когда Степанъ Егоровичъ поврялъ ему свой страхъ относительно предстоящей кары за укрывательство разбойничьей шайки, онъ покачивалъ головою и улыбался.

— За что-же это ты отвчать будешь, батюшка Степанъ Егоровичъ? — говорилъ онъ ему. — Ужъ коли разбойникъ и душегубецъ, и то свою правду иметъ, такъ неужто царскаго войска бояться? Какой ты укрыватель, а тягаться съ этакой аравой гд-же! Нишкни только, молчи, не супротивничай Фирск, то бишь Петру едоровичу, да Господа Бога благодари, что это такъ повернулось… страху-то что было, страху, а теперечи нечего гнвить Господа, совсмъ отлегло!. А вотъ что лучше, батюшка Степанъ Егоровичъ, нон-то они вс схлынули, вс какъ есть, самъ-то призывалъ меня и говоритъ: „раньше трехъ дней назадъ не буду, такъ ужъ ты береги мои сараи, коли что, такъ съ тебя и отвтъ.“ А въ новый-то сарай вчерашней ночью, примтилъ я, много добра понавезли — пойдемъ-ка, сударь батюшка, обойдемъ дворъ-то, можетъ, не все позаперли.

Степанъ Егоровичъ бралъ шапку и отправлялся съ Наумомъ на осмотръ.

Однако, разбойники, оставляя Кильдевку, имли обыкновеніе все запирать крпкими засовами да замками, и Степану Егоровичу съ Наумомъ не приходилось разсмотрть добра, которое теперь вмщала въ себ испоконъ вковъ бдная Кильдевка.

— Эхъ, да кабы ихъ переловили, а добро бы это теб осталось! — весело ухмыляясь, говорилъ Наумъ.

Онъ и всегда-то былъ почти за-панибрата съ своимъ невзыскательнымъ, не мене его самого работавшимъ всякую не барскую работу господиномъ, а ужъ теперь они окончательно позабыли разницу своего положенія. Господинъ и крпостной слуга были друзьями, да еще слуга имлъ очевидно перевсъ надъ господиномъ, имлъ на него вліяніе, ободрялъ его и успокоивалъ. Не будь Наума, Степанъ Егоровичъ, конечно, несравненно больше мучился бы душою; да, пожалуй, съ этихъ мученій ршился бы на какой-нибудь шагъ необдуманный, въ которомъ потомъ пришлось бы горько раскаяваться. И не на одного Степана Егоровича дйствовалъ Наумъ успокоивающимъ образомъ, ободрялъ онъ и Анну Ивановну, и молодыхъ барышенъ, и малыхъ дтокъ.

Анна Ивановна очень измнилась за это послднее время, какъ-то вдругъ осунулась и состарлась. Тяжелые дни Пугачевщины, а главнымъ образомъ шутка Фирски, не прошли ей даромъ; роль хозяйки разбойничьяго гнзда была ей тяжела; она не могла не дрожать денно и нощно за молоденькихъ дочерей своихъ. Степанъ Егоровичъ не въ силахъ былъ успокоить ее, потому что раздлялъ ея страхи, а Наумъ успокаивалъ, онъ отвлекалъ ея мысли отъ всего мрачнаго, толковалъ о скоромъ избавленіи отъ всей этой оравы.

— Вотъ постой, матушка барыня, — убжденнымъ тономъ повторялъ онъ:- схлынетъ эта негодница, и заживемъ мы какъ у Христа за пазухой, а пока пускай себ у насъ напиваются да нажираются, вари имъ щей, наливай имъ водку, пеки блины да пироги, жарь поросятъ да телятъ, благо всего этого добра у насъ теперь вдоволь.

Добра было, дйствительно, вдоволь: возвращаясь со своихъ набговъ, Фирсъ волочилъ за собою въ Кильдевку всякую провизію и сдавалъ все это на руки Анн Ивановн. Старой стряпух Кильдевской, да и самой Анн Ивановн съ дочками, была въ кухн теперь большая работа.

Вообще благосостояніе усадьбы росло съ каждымъ днемъ. Фирсъ, конечно, сразу замтилъ бдность своего стараго друга, замтилъ, что многочисленныя дтки его, и въ томъ числ хорошенькая Машенька, были очень плохо одты и обуты. Посл первой-же отлучки своей изъ Кильдевки, онъ навезъ всему семейству разныхъ нарядовъ и требовалъ, чтобы дти и двицы тотчасъ-же нарядились въ обновки. Младшія дти, уже переставшія бояться Фирса, обрадовались несказанно; но старшія дочки Степана Егоровича, какъ и онъ самъ съ женою, Богъ знаетъ сколько дали бы, чтобы избавиться отъ любезностей и подарковъ своего безцеремоннаго гостя. Вс они хорошо знали, до какой степени возмутительны эти подарки и до какой степени они страшны: вдь, вс эти наряды награблены по богатымъ барскимъ усадьбамъ, эти наряды принадлежали несчастнымъ жертвамъ разбойниковъ. Но съ Фирской толковать нечего, онъ требуетъ, и его требованіе должно быть исполнено. Кильдевскія барышни-босоножки разрядились франтихами, а сами дрожали — имъ казалось, что на платьяхъ ихъ кровь.

VIII

И такъ, Степанъ Егоровичъ и по собственному пониманію, и по совтамъ Наума, положилъ всячески ублажать своего страшнаго друга и ни въ чемъ ему не перечить. Но было, однако, обстоятельство, гд онъ ршился пойти наперекоръ Фирсу.

Проживъ около недли въ Кильдевк посл послдняго набга, Фирсъ какъ-то получилъ благопріятное извстіе и ршился снова «выступить въ походъ», какъ онъ выражался. Онъ сдлалъ смотръ своимъ главнымъ силамъ, расположеннымъ по избамъ въ деревн (въ дом Кильдева жилъ только самъ онъ со своимъ деньщикомъ, очень глупымъ, но необыкновенно сильнымъ малымъ изъ башкирцевъ, да въ людскихъ и на двор, въ одномъ изъ новопостроенныхъ сараевъ, помщалось десятка полтора его людей; старый подъячій, «полковникъ», помщался на деревн, въ изб Наума, гд онъ ужъ завелъ для себя извстнаго рода комфортъ). Вернувшись со смотра, Фирсъ вдругъ объявилъ Степану Егоровичу:

— А вотъ, что я надумалъ — подемъ-ка, братецъ, съ нами, что ты все тутъ киснешь, мы съ тобой славно попируемъ… Знаешь, чай, село Кирсаново, вдь, это всего верстъ тридцать отсюда. Сидитъ тамъ старый воронъ въ своихъ каменныхъ палатахъ, добра, баютъ люди, видимо невидимо, ну такъ этого стараго ворона мы спихнемъ и знатно попируемъ… демъ, братъ, демъ тутъ и толковать нечего…

Степанъ Егоровичъ поблднлъ, но все-же твердымъ голосомъ отвчалъ Фирсу:

— Никуда я съ тобой не поду.

Фирсъ поморщился и какъ-то криво усмхнулся.

— Зачмъ такъ? — проговорилъ онъ.

— А затмъ, что не подобаетъ мн съ тобой здить… Я теб не указчикъ и не судья — Богъ теб судьей будетъ, передъ нимъ ты и отвтишь. Я вотъ смерти отъ тебя себ и своимъ ожидалъ, ты насъ въ живыхъ оставилъ, зла намъ не сдлалъ, ну, и спасибо теб великое… Полюбилась теб Кильдевка — и живи въ ней, длай, что знаешь. А душу мою не трожь… оставь: въ твоей власти убить меня, это такъ… кликни, коли хочешь, башкирца своего, прикажи ему связать меня по рукамъ и по ногамъ и тащи меня куда знаешь, а доброй волей никуда я съ тобой не поду.

Степанъ Егоровичъ замолчалъ, тяжело переводя дыха. ніе и быстро шагая по маленькой комнатк, своей прежней рабочей комнатк, теперь превращенной въ обиталище «Петра едоровича», устланной и обвшанной дорогими коврами, наполненной всякимъ оружіемъ и вещами.

— И это твое послднее слово? Такъ-таки и не подешь?

— Не поду, хоть сейчасъ-же на вислицу тащи, не поду!..

— Зачмъ на вислицу, а что стараго друга потшить не хочешь, это неладно. Ну, да что съ тобой длать, коли нтъ — такъ нтъ!

Видимо раздраженный, Фирсъ вышелъ изъ комнатки, на весь домъ гаркнулъ, чтобы ему запрягали его коляску, и скоро ухалъ, не простившись съ хозяиномъ.

Вс въ дом вздохнули свободно, барышни сняли съ себя дареные наряды, надли свои старенькія платьица и вышли на крылечко, дти разсыпались по огороду. Степанъ Егоровичъ тоже вышелъ изъ дому и пошелъ отыскивать своего Наума, безъ котораго не могъ теперь прожить часу. А Наумъ и самъ идетъ къ нему навстрчу.

— Улетли вороны! — въ одинъ голосъ сказали другъ другу и господинъ и приказчикъ.

Степанъ Егоровичъ, конечно, сейчасъ-же повдалъ Науму о своемъ разговор съ Фирсомъ. Наумъ нсколько заинтересовался.

— Ну, и что-же онъ, не неволилъ?

— Нтъ, только непонутру это ему было.

— Вотъ это ладно, сударь, что съ нимъ не похалъ — это не слдъ, да нон и опасно. А я къ твоей милости шелъ — хошь диковинку покажу? Тутъ недалече — пойдемъ-ка!

— Что такое?

— А вотъ самъ увидишь, потерпи малость.

Степанъ Егоровичъ послдовалъ за Наумомъ. Они вышли со двора и направились въ маленькую рощу, которая доходила до самой церкви. Наумъ велъ Степана Егоровича по тропинк, нсколько разъ останавливался, прислушиваясь; но ничего не было слышно, тишина окрестъ стояла невозмутимая. Тропинка заворачивала и выходила въ поле, а на самомъ ея поворот стоялъ старый дубъ. Наумъ вдругъ остановился и указалъ на этотъ дубъ рукою.