Ниоткуда с любовью

Кажется, Расков это тоже понял, вмиг оценив подступ режиссера. Полина откровенно наслаждалась ситуацией, улыбаясь, а Родион тихо ее ненавидел.

Пожалуй, стоит остаться здесь еще подольше, подумала она, спокойно садясь в кресло. В конце концов, с этим залом ее связывает слишком много, и она вполне имеет право здесь находиться, несмотря на то, что о ней кто-то там может думать.

А если и придется гореть в аду, то, по крайней мере, не в одиночестве.

Она рано радовалась.

* * *

Дело — дрянь.

Интересно, можно ли ненавидеть кого-то сильнее или слабее, ведь ненависть — и без того сильнейшее из человеческих чувств?.. Или это чувство — то самое, что ярким красным шаром разгорается в тебе, когда ты ее видишь — не ненависть?! Не она скручивает узлом все его внутренности и застилает пеленой глаза. Не она заставляет отвернуться, когда нужно посмотреть прямо в глаза. Тогда что?

…Они стояли на сцене друг напротив друга. Свет погас, освещен был единственный участок, в котором они стояли, глядя куда угодно, но только не друг на друга.

Месть Полины удалась, но платить за нее пришлось личным спокойствием.

Неужели ты так сильно меня ненавидишь, что перешагнула через упрямство, называемое принципами, и вышла на сцену? Неужели это того стоило? Тебе мало было, что Штроц узнал тебя и назвал талантливой ученицей, тебе нужно было, чтобы Штроц узнал и меня?

Но виновата была не она. Режиссер бы в любом случае обратил внимание на мальчишку, бывшего когда-то его учеником и, по сути, мало изменившегося с тех пор. Другое дело, что Штроц не знал нынешнего Родиона, который сделал слишком много, чтобы забыть о себе старом.

– Подумать только, два моих ученика собрались в одном зале! — разорялся он на все лады, пока однокурсники изумленное переговаривались, а Мишка пихал его в бок и тревожно спрашивал: «Вы что, давно знакомы с Полиной?!»

Родион только глаза скосил в ответ и безнадежно покачал головой. Его приятель, кажется, положил на Орешину глаз, и это значило, что ему, по крайней мере, Мишке придется все объяснить….

— Родион Расков — очень талантливый студент. Этой зимой получил награду на Всероссийском конкурсе чтецов! — распинался Игорь Борисыч, не замечая, как Штроц хватает его студента за руку и увлеченно трясет, и обнимает самого Родиона, с детской непосредственностью радуясь его присутствию здесь.

– Конечно, он талантливый, конечно, получил! Борисыч, а, как тебе удалось согнать сюда двух моих любимцев? Зная тебя, я бы подумал, что ты все подстроил!

– Хочу тебя огорчить, Альберт, но это не я, — растерянным голосом проговорил Игорь Борисович.

— А все же, вы меня радуете, ребята! Как хорошо, что вы общаетесь и после стольких лет!

Среди однокурсников Родиона многозначительные смешки. Лика Суворина посылает Рудику воздушный поцелуй.

Полина мрачно отступает к сцене, в темноту.

— Вот Борисыч говорил о твоих стихотворных заслугах… А, знаете ли, — обратился он к актерам, — как прекрасно они с Полиной читали в детстве стихотворение Кочеткова? Умение рассказывать стихи у Раскова, мне кажется, с тех самых времен.

— Только не надо делать вид, будто мы его с тех пор ничему не научили… — с некоторой, как показалось Полине, досадой заметил Игорь Борисович.

– Да упаси Бог, но, чтобы не быть голословным, хочу тебе доказать свои слова. Полина, Родион, сделайте одолжение, дайте старому режиссеру вспомнить прошлое.

…Теперь они стояли на сцене, потому что таким просьбам не отказывают. Потому что, несмотря ни на что, они все еще хотели что-то доказать друг другу, а Полина еще и своей сестре. Стояли на сцене, смотрели друг на друга и не могли начать, борясь с чувствами, которые не поддавались определению.

Это уже было много лет назад. Все было другим, и они в том числе. И на сцене тогда стоял Рудик.

Рудик, а не Родион, которым он всю жизнь хотел быть. Это был один из самых страшных его кошмаров, и он ожил здесь и сейчас, на сцене любимого театра, на любимой, знакомой с детства сцене.

Он оживал всегда, когда Родион слышал это полузабытое детское имя «Рудик». Пять букв, две из которых гласные, а три — согласные. Сотня воспоминаний и столько усилий, потраченных понапрасну, чтобы забыть все неприятное, связанное с ними. И даже девочку, которая несмотря ни на что, все еще стоит напротив и смотрит так, как будто знает о нем все.

Свет на секунду мигнул и снова загорелся, но этого было достаточно, чтобы он схватил ее за руку, и, по-прежнему не глядя на нее, произнес, сжав зубы:

— Как больно, милая, как странно, сроднясь в земле, сплетясь ветвями, как больно, милая, как странно раздваиваться под пилой. Не зарастет на сердце рана — прольется чистыми слезами. Не зарастет на сердце рана — Прольется пламенной смолой.

Голос его изменился. Он перестал быть тем, кем был в реальной жизни, он перестал искать, метаться и прикрывать лицо. Оставшись тем же человеком, он словно позволил взглянуть в самую свою суть. И он не жаловался, он говорил так, будто просто размышлял, признавая всю обреченность ситуации. Пальцы Полины чуть дрогнули в его руке. Она подняла глаза и встретилась, наконец, с ним взглядом:

– Пока жива с тобой я буду — душа и кровь не раздвоимы, пока жива с тобой я буду — любовь и смерть всегда вдвоем. Ты принесешь с собой повсюду, ты принесешь с собой, любимый, ты принесешь с собой повсюду родную землю, милый дом.

– А если мне укрыться нечем от жалости неисцелимой, — спросил он настойчиво, — а если мне укрыться нечем от холода и темноты?

– За расставанием будет встреча, — грустно откликнулась она. — Не забывай меня, любимый. За расставанием будет встреча. Вернемся оба — я и ты.

Она пообещала… голос ее на мгновение сорвался — она сделала глубокий порывистый вдох, как рыба, вернувшаяся в воду после изнурительно долгого пребывания на суше.

Громкими, охрипшими голосами они дочитали стихотворение, заставившее вспомнить о времени, которого всегда мало и которого всегда не хватает.

Актеры Штроца захлопали первыми. Штроц обернулся и с одобрительной улыбкой поддержал. Им вторили и однокурсники Родиона с Игорем Борисовичем во главе.

– Надо же, не забыла, — тихо без улыбки констатировал Родион.