Ниоткуда с любовью
Шрифт:
– Ты тоже, — пожала плечами Полина и выдернула из его руки свою ладонь.
Если и было что-то более бессмысленное в их жизнях, то вот это прочитанное вместе стихотворение перебивало все. Полину трясло. Они еще поговорили со Штроцем, назначили день интервью, обнялись и разошлись. Еще переговаривались актеры и будущие их подобия в фойе, еще гардеробщица и билетерша выражали Штроцу бурные восторги и зазывали его и Игоря Борисовича на чай, а Полина уже вылетела на скользкое крыльцо и вдохнула полной грудью свежий воздух.
Ее мутило, знобило, она не понимала, что с ней. Она едва замечала взгляды однокурсников Родиона и даже заинтересованный взгляд Мишки Яковинцева, который едва не свернул шею, глядя ей вслед. Впрочем, вряд ли в другой день она отреагировала бы
Родион шел за ней, следовал по пятам. По шагам она угадала, что это он — в конце концов, только он жил в доме напротив.
– Это приятное чувство, когда ты понимаешь, что тот, кто тебя преследует — не маньяк.
— Ты не можешь быть уверена в этом до конца, — заметил он, поравнявшись с ней.
— Насчет тебя никогда нельзя быть уверенной до конца, — усмехнулась она.
Они ненадолго замолчали, думая о своем, но, в конечном счете, как показалось Полине, все об одном и том же.
— Знаешь, думаю, выражу общую мысль после сегодняшнего вечера, — начал он.
— Да? — она посмотрела на него сбоку.
— Это перемирие очень утомительно. Слишком уж хорошо мы знали друг друга в прошлом.
— И теперь это только мешает.
— Да. И будет хуже, если ты часто будешь выкидывать фортели наподобие сегодняшнего.
— Что? Да Штроц бы по-любому вытянул нас на сцену.
— Верно. И все же… Давай лучше расстанемся сейчас — недрузьями. — Насмешливо протянул Расков.
— Недрузьями, — Полина на мгновение остановилась, чтобы лучше рассмотреть выражение на его лице. — Правда, нам придется видеться все равно. Это вошло в привычку у судьбы — сталкивать нас лбами.
— Это ничего, — пожал он плечами. — К этому легко можно привыкнуть, когда знаешь, что все определено.
— У меня даже камень с души упал, — заметила она, когда они снова двинулись в путь.
— И открывает дорогу для всех возможных отношений. Вот, например, Мишка. — С намеком заметил Родион.
Полина скептически посмотрела на него.
— Советов по поводу личной жизни, у вас, Господин Великий Актер, я спрошу в последнюю очередь.
— Так мы же недрузья, помнишь? — с улыбкой сказал Родион. Они приближались к Полининому дому.
— Ну и что. Тем более, я не буду с тобой на эту тему разговаривать. Чао, передавайте привет вашей сестре, Рудольф!
И махнув на прощание рукой, Полина скрылась в подъезде.
Фонарь у дома Полины вспыхивал и гас с завидной периодичностью. Родион посмотрел на него, думая об их разговоре, и засмеялся-таки, не выдержав. Потом впервые за много лет подошел к озеру посреди их огромного двора и посмотрелся в свое отражение, ставшее совсем другим. Нет, в одиночестве он там совсем не смотрелся… И решительно оторвавшись от темной глади, Родион направился к себе, старательно обходя слипшихся воедино парочек, раскинутых по скамейкам.
На город ложились ранние сумерки, а воздух дышал ароматом наступающего тепла.
«В такие вечера лучше гулять с кем-то, а не в одиночестве», — подумала Полина, выходя из своего подъезда. Она наблюдала за Родионом из подъездного окна и дождалась, когда он уйдет к себе, чтобы выйти на улицу. Она не могла просто уйти, ей нужно было переварить то, что произошло, и лучше будет делать это не дома, где сам воздух был сжат в четырех стенах.
Поэтому сегодня Полина бродила по старому своему дворику, смотрела на светящиеся окна домов напротив и постепенно успокаивалась. Взгляд ее останавливался на привычных дворовых объектах, но не перемещался дальше озера, расположенного посреди двора, делящего двор на две части. Вокруг этого озера прошла добрая часть ее детства. Это вечный водораздел служил основанием для множества сказок, тайн, легенд, ужастиков и прочих
историй, часть из которых была полна романтики, другая служила базой для множества игр.У Полины были и свои истории, и далеко не все из них были выдуманы.
После получасовых хождений, она все же решилась и шагнула к воде. В ровной глади отразилось ее немного искаженное бледное лицо со сверкающими голубыми глазами. Непривычно, даже после стольких лет, знать, что рядом с этим лицом не отразится другое, ничем не похожее на это лицо. Хотя… почему непривычно? Стоит ей лишь захотеть…
Но сейчас она сама не знала, чего хотела. И письма ее сестры, вопреки ее желанию, ни капли не привносили в ее жизнь ясности.
Вот так же она приходила сюда каждый день после школы. Они с Родионом вызывали друг друга специальным сигналом, а потом проводили во дворе долгие часы, бесконечные часы, ни в один из которых им не было скучно. Осенние листья падали с деревьев, а потом еще и собирались в кучи для того, чтобы в сентябре и октябре приходили те, кто устраивал из них дворовый фейерверк. Они летали по двору, падали в озеро и плавали по его поверхности. И сразу становилось понятно, что это осень, и было немного грустно, потому что с осенью заканчивался незабываемый период их жизни. Осень влекла за собой зиму, в лучшие дни и вечера которой лепилось все, что только можно от снежков до огромных внушительных крепостей. Потом, мокрые от снежных битв, продрогшие от долгого пребывания на холоде, Полина и Рудик возвращались домой, сушились и растягивали удовольствие от вечеров за просмотром любимых фильмов (правда, выбор перед этим обязательно сопровождался дракой) с чашкой (или точнее с ведром) чая.
Они встречали весну, начиная запускать первые корабли по ручьям еще с первым таянием снега, и не было и не могло быть ничего упоительнее этих быстро размокающих кораблей, расписанных пожеланиями о лучшем. Эта ежегодная традиция открывала сезон их безумия, которое длилось бы круглый год, если бы не несколько месяцев непогоды.
И в зависимости от того, на чьей стороне двора они играли, на той стороне их озеро отражало щуплого темноволосого паренька и кудряватую девицу с голубыми глазами. Оно оставалось прежним, менялись только их отражения в ровной озерной глади. Сначала это были дети; соревнуясь друг с другом за место, которому не было границ, они непременно старались оказаться рядом друг с другом; дети росли и смеющиеся отражения сменялись более вытянутыми копиями тех же самых детей. Тонкие руки округлялись, волосы отрастали и меняли оттенки, в выражении глаз появился подтекст, а смех раздавался все реже и реже. Нет, они действительно по-прежнему веселились, но, увы, не здесь, и если и подходили к ровной глади скучающего озера, то лишь потому, что вживую друг на друга им становилось смотреть все сложнее. Отражение — это ведь почти то же, что реальность, а если и поднапрячь фантазию, то будет и вовсе не отличить от оригинала. И постепенно озеро перестало видеть детей, оно начало отражать подростков с претензией на взросление. Подростки теперь больше ругались, чем смеялись, хотя озеро и не удивлялось. Оно многое повидало на своем веку: смех, слезы, драки, споры, даже поцелуи. Поцелуев было много, одни вызывали те самые слезы, другие открывали новую дорогу смеху. Кто-то после тех поцелуев приходил в одиночестве и любил подолгу искать свое отражение в темном дне, будто старался узреть изменения.
Та парочка, кстати, тоже не избежала подобной участи.
Но, как справедливо подумала Полина, все это было уже в какой-то неправильной, не той жизни. В той жизни, в которой все происходящее казалось репетицией перед большим спектаклем, в которой были только задор и любопытство, а страха не было совсем. О чем говорила ее сестра в последнем письме? О том, что Полина в последние годы закрылась настолько, что изменилась до неузнаваемости? Что именно страх перед окружающим реальным миром сделал ее другим человеком? Но почему? Если это правда, то когда это началось с ней и почему ее всемогущая сестра это видела столько лет, но не могла открыть на это глаза самой Полине?