Ниоткуда с любовью

— Все… нормально, Маш. Правда. Мне было приятно с тобой работать. — Игорь сделал еще один глубокий вдох на дорожку, резко встал, забрал коробку и пошел по коридору собирать вещи.

— Мне тоже, — с запозданием признала Маша. Чувствовала она себя отвратительно. Она шла по коридору их офиса, двери кабинетов были открыты, а в холле помимо секретарши наблюдалась еще некоторая часть сотрудников, куривших и обсуждавших с дизайнерами едва минувшее событие, так что Маша вполне себе представляла, о чем они говорят, и чувствовала столь ненавистные взгляды на себе.

Она умудрилась ни разу не опустить головы и дойти до своего места, не обращая ни на кого внимания. Собиралась она безумно медленно. Она переждала почти всех и вышла из своего укрытия, только убедившись, что голоса стихли у лифтов — все сотрудники ушли на обед. Только тогда она сделала несколько решительных шагов по коридору и, глубоко вздохнув перед дверью с полированной табличкой, вошла в офис. Секретарша, слава Богу, уже ушла, иначе в конце дня разговоров бы было не избежать.

Маша представляла себе длинный коридор, по которому она идет и каблуки стучат, а стук их еще долго звучит в ее голове. Когда она шла на собеседование, она представляла, с каким трудностями должна столкнуться и спокойно это воспринимала: ее неопытность, первая работа в серьезной организации, первая работа по профессии, страх подвести кого-то и себя в том числе, страх оказаться бездарем и понять, что архитектура — это не ее, но….

Но в списке этих предполагаемых проблем не было той, что называлась «отношения с начальником на территории офиса и за его пределами». И естественно она и не предполагала, что у нее будет подобная проблема, и она окажется самой серьезной из всех.

Поэтому она постояла перед дверью в кабинет Красовского, собираясь с мыслями и бездумно глядя на аккуратный рабочий стол секретарши. Ей казалось, что Красовский по ту сторону этой двери стоит, облокотившись на свой стол, и смотрит на дверь, зная, что она сейчас войдет. Вот сейчас она пересечет кабинет, толкнет дверь и окажется внутри и увидит…

— Могу я на минутку войти, Олег Александрович? Я пришла поговорить.

Он стоял у окна и повернулся, когда она вошла.

— Тебе можно все, Сурмина. Ты разве еще этого не поняла? — пробормотал он.

— Что? — не расслышала она.

— Какой у тебя вопрос? — произнес он, открывая форточку, обходя свой стол и садясь за него.

— Я хотела узнать… зачем вы это сделали?

— Сделал что? — Красовский даже зажигалку искать перестал.

— Уволили Игоря и оставили меня.

Он закашлялся.

— Прости, ты хотела, чтобы я тебя уволил?

— Нет. Да нет же! Просто… это нечестно по отношения к Игорю… и все в офисе думают, что вы сделали это, потому что…

— Потому что? — переспросил он, проницательно взглянув на нее.

— Неважно, — так и не договорила Маша. — Важно, что он не заслуживал такого. Он хороший парень…

— Игорь работал хуже тебя. — С расстановкой проговорил он, как будто выковал эту фразу. — Я с самого начала предупреждал, что оставлю одного из вас. Он не прошел испытательный срок, который мы и так растянули до невозможности. Поздравляю.

— Поздравляю, — скривилась она. — он работал плохо, но как работала я? Этого достаточно, чтобы быть вашей помощницей?

Он смотрел на нее с трудно определимым выражением на лице.

— Чего ты хочешь от меня, Маш? — он повторил свой утренний вопрос, но теперь он звучал в ином контексте. Они оба это поняли, и оба отвели глаза друг от друга.

— Хочу, чтобы вы вернули Игоря на работу.

Красовский медленно раскачивался на своем стуле.

— Или что?

— Ничего. Я просто тогда тоже напишу заявление. Я… не могу работать, зная, что я причастна к этому увольнению.

— Кто тебе сказал? Сотрудники, которые болтают от безделья в коридоре?

Маша молчала.

— Я не верну Игоря. И не надо мне указывать, что делать с моим же коллективом.

Маша отшатнулась.

— Понятно. Ясно. — Она повернулась и вышла в приемную. Взяла из стопки листов на столе секретарши один и начала искать ручку.

— Прекрати этот балаган! — резко сказал Красовский. Он неожиданно оказался рядом с Сурминой, вытащил из ее пальцев лист и решительно положил его назад в стопку. — Возвращайся к работе и до собрания, сделай одолжение, не показывайся мне на глаза. Мне надоел этот офисный цирк!

Он повернулся и скрылся в своем кабинете. Маша закрыла лицо руками. Щеки ее горели.

* * *

– И что, вы встречались? Как долго?

Родион глубоко вздохнул. «Терпение, — повторял он про себя, — терпение и только терпение».

– Миш, мы не виделись пять лет! — медленно, как маленькому ребенку разъяснил он. — Нам было чуть больше четырнадцати, когда мы перестали… общаться. Ну что за особые отношения нас могли связывать, как ты думаешь? По-моему это даже словом «встречаться» не назовешь. — Он убеждал друга и убеждал самого себя. Осознав это, он осекся, не продолжая, и отошел к окну, сел к нему спиной, чтобы Мишка не мог прочитать выражение его лица. Но тот не заметил всех этих маневров. Бродя по комнате, он рассматривал или делал вид, что рассматривает диски, но на самом-то деле оба знали, ради чего и почему все это.

Нет, они, конечно, были друзьями, но Родион давно ждал этого разговора, он прекрасно понимал, что его не миновать, еще с того самого вечера, как Штроц раскрыл их давнее с Полиной знакомство.

– А почему вы… перестали общаться? — поинтересовался Миша, невольно поддразнив друга. Родион посмотрел на него внимательнее.

— Ох, я даже и не скажу… Просто разошлись интересы. Так часто бывает в детстве — тогда все, наверно, казалось, жутко важным и серьезным… Блин, видишь, насколько это было несерьезно — я даже не могу тебе назвать точной причины. — Он рассмеялся.

На самом деле Родион Расков прекрасно помнил, почему они расстались. Причин было много, но ему не хотелось пересказывать Мишке всю их жизнь. А это — слишком обширное понятие.

И если быть честным, он просто не готов был посвящать в эти причины своего друга. Разве он был похож на того, кто смакует сентиментальные воспоминания?

…Пожалуй, окончательно Родион понял, что все кончено, когда увидел ее взгляд в тот день. Весна того года вообще выдалась печальной во всех смыслах этого слова. Цвела черемуха — острый, терпкий аромат стоял в воздухе.

В тот день хоронили Игоря — друга Родиона и Полины.

В тот день они будто очнулись. До этого, все, что было вокруг и рядом, все, в эпицентре чего они так радостно находились, — Затерянная Бухта, ее загадки и приключения, которые они придумали сами себе — казалось им преувеличенно ярким, с налетом той неуловимой киношности, что окрашивает саму жизнь в легкомысленные фривольные краски. Но смерть — такая реальная, чудовищная, необъяснимая — вмиг отвесила им оглушительную пощечину, заставив их четырнадцатилетние мятущиеся души стать на порядок взрослее.