Ниоткуда с любовью

– Я не соврал, — сказал старик, и с удивлением она увидела, что он улыбается. — Я могу попробовать, и с точностью на 90 процентов могу сказать, что у меня это получится. Но я не хочу чинить эту шкатулку, потому что, боюсь, рада ты не будешь. Это принесет тебе еще большее разочарование. И я сказал, что не могу этого сделать. Зная, что, кроме меня, никто и не мог.

– Но почему? Почему разочарование?

– Ты не понимаешь, и одно это доказывает… — Яков Петрович отставил чашку. — Ты хочешь услышать не звуки, которые издавала шкатулка, ты хочешь что-то или кого-то вернуть, а этот предмет на такую магию не способен. Пойми…

Полина подняла голову. Про возвращение тоже не стоило ничего говорить. Уж во всяком случае, не сейчас.

– Почему-то все вокруг решают за меня, что мне чувствовать, а что нет, — тихо сказала она, вставая. — Но мне кажется, вы зря это сделали.

Она развернулась и вышла из комнаты. Через пару секунду прозвенел колокольчик, и хлопнула дверь. Старик и юноша посидели молча.

— Почему же вы признались ей сейчас? — поинтересовался Родион, собирая чашки со стола.

– Потому что она очень расстроена этой неудаче. Но неудача ее не в этом. И она этого не хочет понять. Пока сама не поймет, ничьи слова до нее не дойдут, — пожал плечами старик.

— Но вы же говорите сейчас об этом. Значит, не стоило и начинать ей что-то втолковывать?

– Вода камень точит. Пусть лучше сейчас она ненавидит меня, а не себя. А ее в последнее время, мне кажется, слишком часто посещает подобное чувство.

Родиона всегда поражала необыкновенная мудрость старика. И что самое поразительное — его размышления и прогнозы еще ни разу не ошибались. С какой-то невероятной магической прозорливостью он видел в людях то, что они старались скрыть даже от самих себя.

– Как у вас получается быть ясновидящим, ведь вы так редко выходите за пределы Охотного ряда, не говоря уж о Портовом городке? — спросил Родион, из-за шторы, за которой располагалась маленькая кухонька.

– О, поверь мне, из столетия в столетие люди не меняются. Я окружен предметами, которыми на протяжении многих лет владели разные люди. Люди эти умерли, но предметы стоят на своих местах. Они ничто без владельцев, но они помогают мне понять, что люди никогда не цепляются за вещи из-за своей потребности в счастье. Они цепляются за вещи, потому что ими владели люди, которые приносили счастье. А это, согласись, большая разница.

Родион вышел, вытирая руки.

– Это очень просто. Почему же мы этого не понимаем?

– Нельзя понимать все, — вздохнул старик, любовно поправляя посуду, расставленную на столе. — И в вашем возрасте это крайне опасно.

– Да, — протянул Родион, глядя на сумку, которую забыла Полина у кресла. — Но кое-что я все же понимаю.

…Она не должна была уйти далеко. За это время можно максимум выйти из Охотного ряда к остановке. Но была опасность, что она просто решила пойти пешком — как это часто с ней и бывало, когда она хотела подумать. Откуда он это знал? Родион помотал головой из стороны в сторону и двинулся направо. Полина стояла на пустой остановке автобуса. Солнце играло в ее рыжих прядях.

– Возьми, — сказал Родион и протянул ей сумку.

– Да плевать мне на сумку.

– А на шкатулку?

— Родион, что тебе нужно?

— О, Родион — это что-то новенькое!

Она молча посмотрела на него, и тогда он поспешно сказал:

— Яков Петрович сделал это не со зла.

— Что с того? Он судит меня со стороны так же, как остальные! А что я такого особенного делаю? — она отвернулась. — Ладно, это бессмысленный разговор, ты все равно не поймешь…

Но Родион не хотел сдаваться без боя.

— Но старик прав — шкатулка не сделает тебя счастливой. Не вернет то, что ты потеряла.

— Возможно. — Полина пожала плечами. — Но почему ты во все это лезешь?

Она взглянула ему прямо в глаза, и он не смог отвести взгляда.

— Я пытаюсь понять, почему это волнует тебя до такой степени?

Она хотела сказать ему в ответ что-то резкое, но почему-то передумала.

— Я не знаю, честно, не знаю. Моя сестра пропала, и теперь от нее приходят какие-то письма, и я не знаю, чего она хочет, и откуда еще ждать подвоха. Все слишком запуталось. Но эта шкатулка… она связана только с нами двумя, всегда была связана. И если я починю ее…

— А если ничего не изменится?

— Значит, так тому и быть. Я пойму, что это ничего не значило. Яков Петрович сказал, что она редкая. Я хочу узнать про нее. Узнать, как она попала в нашу семью. Быть может, это мне поможет.

Родион вздохнул и посмотрел наверх. Солнце ударило в стеклянные окна остановки, освещая ее со всех сторон. Он зажмурился. Он знал, что потом сто раз пожалеет о том, что делает, но слова вырывались сами, помимо его воли:

— Я хочу помочь тебе.

— Ты? — Полина даже засмеялась. — Расков, ты забылся? Ты точно уверен? Мы же…

— Недрузья, да, помню, но… мне кажется, я так или иначе притянут к этой истории, и раз мы по-любому будем везде сталкиваться, лучше уж я сразу стану помогать тебе.

— Каким образом ты притянут к этой истории? — спросила Полина, приставив руку козырьком ко лбу, чтобы лучше видеть Рудика. И тут до нее дошло. — Машка? Она у тебя узнала мой адрес?

— Так она все-таки приезжала? Я и подумать не мог, зачем ей нужен был твой адрес.

— Да и я могла бы догадаться, кто ей сказал… Значит, вы все еще дружите.

— Я, Орешина, друзей не бросаю, — надменно сказал он.

— Сделаю вид, что не слышала намека, — ответила Полли.

* * *

Коридор был длинным. Нешироким и не узким — обычный коридор с выщербленными стенами и пронзительным ярким светом из покрытого разводами окна. Коридор этот Маша ненавидела.

Больничные коридоры никогда не кажутся слишком людными, слишком заполненными. За годы своей жизни Маша перевидала их немало, хотя бы потому, что ее мама была медсестрой (и приводила детей с собой всегда, когда их не с кем было оставить). А сестра — тут требовалось сделать глубокий вдох — провела в больнице внушительную часть своей жизни.

Правда, в детском отделении (это следовало признать) было все же повеселее, чем во взрослом. Машин взгляд скользил по знакомым рисункам с пожеланиями здоровья, по плакатам «Мой руки перед едой!», «Скажи наркотикам — нет!», «Соблюдай правила личной гигиены!» и «Вступи в борьбу с микробами прямо сейчас». Высоко под потолком висели разноцветные корабли и самолетики, а над головой Маши две веселые зеленые лягушки показывали здоровые розовые языки и махали перепончатыми лапами.

– Вступи в борьбу с микробами прямо сейчас, — протянула Маша Сурмина, утыкаясь лицом в ладони.