Ниоткуда с любовью
Шрифт:
Расков жил у Штроца, который пригласил его к себе, сказав, что чувствует свою ответственность за его судьбу, и таскал Родиона за собой повсюду, желая в полной мере обрушить на него эту жизнь. Только позже, возвращаясь на редкие выходные домой, Родион интуитивно почувствовал, что Штроц хочет предостеречь его — пока не поздно — не от жизни в искусстве, а от искусственной жизни. Так легко, увлекшись, перепутать одно с другим.
Штроц варился в этом едва ли не полсотни лет, и прекрасно видел и одно, и другое. Он больше не был очарованным Москвой мальчиком, и наверно, в какой-то степени, чувствовал,
Почему-то — и для Родиона это упорно оставалось загадкой — режиссер пришел в восторг, когда увидел его на пробах. Как любой актер, Расков не был лишен тщеславия, в самых смелых мечтах они все воображали себя на вершине мира и на экране в каком-нибудь фильме. Но уже много лет как с ним это прошло. Между тем, он воспринимал возможность сыграть в кино, как изначально какой-то жизненный опыт, а уже потом старт в его карьере. Все-таки, все, что ни случается, формирует нас и ставит на дорогу перед развилкой.
Расков чувствовал себя именно так. И он не знал, куда его все это может привести. Он даже не знал, выйдет ли фильм, и убедителен ли будет. Но он старался не ударить в грязь лицом и постоянно, неотступно он думал о Полине, с которой виделся так редко. Возможно, именно этого он и опасался, когда снова встретил ее зимой. Он боялся, что утонет так быстро, что не успеет даже позвать на помощь. Но в самые счастливые их дни, в дни, когда он возвращался домой, он не чувствовал, что совершил ошибку, связав себя с ней. Он чувствовал, что возможно, едва ли не впервые в жизни, сделал правильный выбор.
Они развлекали Катьку, пропадали на море и бродили по городу. Когда они хотели — ели, когда хотели — занимались любовью, засыпали в кинотеатрах — когда хотели спать, пили посреди летней жары горячий чай, дули на обожженные пальцы, слушали Ассаи, цитировали его «Остаться» и «Мелани», катаясь на ночном трамвае. Он дожидался пока Катька заснет и пробирался к Полине домой, откуда уходил рано утром, готовый вылезать из окна, если бы была в этом такая нужда.
За лето Полина сделала в квартире перестановку, установила хрупкие отношения с родителями, собравшимися на все лето вместе; и приняла решение доучиться на журфаке до выпуска, мало ли что еще могло измениться и ее нежелание быть журналистом могло исчезнуть так же быстро.
А еще, впервые за много лет, она предстала в своем натуральном свете и цвете.
В прямом смысле.
Когда Родион увидел ее, он лишь присвистнул:
– Грядут перемены, — и улыбнулся. — Но они мне нравятся.
Отец сказал, смеясь:
– Давно тебя такой не видали! Как будто на много лет назад вернулись.
Мать бросила осторожно:
– Вылитая Нинка. — И отвернулась.
Полина с большим трудом вернула себе свой настоящий цвет волос и больше ни перед кем и ни в чем не собиралась отчитываться.
* * *
Славик уже вошел в подъезд и начал подниматься по лестнице, когда все же решительно повернул назад. Звук, доносящийся со двора, стал что-то уж слишком громким. Он не терпел подобных подростковых разборок, однако сейчас речь шла о девчонке лет тринадцати,
которая замерла перед компанией ребят всех возрастов и что-то им втолковывала. Те не слушали, ржали как кони и похоже воображали себя на суде.Уже дважды выглянул какой-то мужик и велел им убираться, уже дважды вся компания бойко кричала ему в ответ, а потом отворачивалась, и крики, и ругань продолжались. Насколько Славик понял, это была больше девчоночья разборка, но та, что обвиняла, притащила всю компанию ребят на судилище.
Слава вышел из подъезда вовремя — кто-то из мальчишек как раз схватил светловолосую девчонку за волосы, остальные стояли и смотрели. Светловолосая — честь ей и хвала — не произнесла ни звука, хотя было больно — он видел.
– Эй! Вы что делаете? А ну-ка быстро разбежались!
Половина компании испуганно обернулась, однако самим участникам действа не было до этого никакого дела. Темноволосый парень крепко держал девчонку и что-то тихо втолковывал ей.
Слава подошел и решительно отцепил темноволосого от девчонки. В конце концов, он явно не старше 15 лет, неужели на него никакой управы нет? Исподлобья на него взглянули злые черные глаза.
– Вали отсюда!
– Ага, прямо сейчас, — что-что, а вот смотреть Славик мог не хуже, и подобные взгляды его не пугали (главное было не скатиться до драки с мелким пацаном). — Я позвонил в полицию, — он помахал телефоном с исходящими звонками перед носом так называемого главаря шайки. — Думаю, номер вам знаком.
Шестерки за его спиной испуганно переглядывались. Темноволосая девчонка — зачинщик всей склоки, сама ударила парня по руке.
– Ты чо, Макс, не слышал? Пошли отсюда!
Неизвестно, долго бы еще они собирались, если бы из подъезда не выскочил тот самый мужик, что пятью минутами раньше выходил на балкон.
– С ночи пришел, поспать не дают, ублюдки проклятые! — Вид у него был довольно угрожающий, в два шага он уже приблизился к компании, и подростки рванули в разные стороны. Главарь нехотя отцепился и побежал за темноволосой девчонкой последним.
– Не приходи сюда больше! — проорала темноволосая, а потом все стихло.
Мужик остановился рядом со Славой.
— Знаешь их?
– Нет, — он покачал головой. — Просто жутко достали.
— Когда уже вся шпана уберется из этого района, а? Каждый год одно и то же! Жить уже невозможно из-за этих уродов! Ладно, пойду… Выше нос! — мрачно посоветовал он девчонке перед уходом.
Вид у нее был затравленный.
– А… как же полиция?
— Да я не вызывал… — Слава сел на скамейку, вытянув длинные ноги. — Нажал вызов и тут же сбросил.
– Класс, — уныло отозвалась девочка.
— Болит?
— Что?.. А… ну так, немного, — девочка с досадой потерла больное место под волосами.
– За что они тебя прижали? — Деловито поинтересовался Слава.
— Да так… отказалась кое-что делать для них.
— Думаю, здесь это не прощают.
— Я тоже так думаю.
Они немного помолчали. Славик поддел носком кроссовки груду старых пожелтевших листьев на земле, оставшихся с прошлого года, и решительно поднял на девочку глаза:
— Слушай, а ты все здесь знаешь?
— Где это… здесь?