Ночь иллюзий

– Выкиньте его!
– завопил Ван Ваук.

– Я ухожу, - сказал я Трейту. Он вывел меня в коридор.

– Между нами, мальчиками, - сказал я, - что здесь случилось?

– Ничего, дружище. Маленький научный эксперимент, вот и все.

– Тогда как получилось, что я ничего о нем не помню? Черт, я даже не знаю, где живу. Как называется этот город?

– Чикаго, дружище. И ты нигде не живешь. Но теперь можешь снять номер.

Двойные двери открылись на цементные ступеньки. Лужайки и деревья выглядели очень старыми и знакомыми даже в темноте.

– Летнее убежище Сенатора, - сказал я.
– Только без прожекторов.

– Не стоит верить этим политикам, - сказал Трейт.
– Послушай моего совета и не пытайся вымогать больше, Барделл. Ты получил свою сотню, даже если твои шарики и смешались немного, но, черт возьми, они не были в отличной форме и до того, как ты пришел сюда. И я был бы поосторожнее с этим мускателем без фабричного клейма, дружище.

– "Ластрион Конкорд", - сказал я.
– Дисс. Мисс Реджис. Ничего этого не было, а?

– У тебя было что-то вроде ночного кошмара. Ты чуть не взорвал все электронные лампы в старом любимчике Франкенштейна. Иди заправься, выспись и будешь как новенький.

Мы сошли со ступеней, и он подтолкнул меня в сторону ворот.

XXIII

Зима выдалась холодной. Я направился к порту, надеясь начать кутеж пораньше. По цене 1.79 за бутылку, имея сотню долларов, можно было просто упиться мускателем. Я попытался вычислить, сколько мне причитается выпивки, дошел до 15 галлонов и случайно увидел свое отражение в витрине.

По крайней мере, я догадался, кто это. Но узнал себя с трудом. Мои глаза уставились на меня из темного стекла, как парочка заключенных, проводящих жизнь в одиночках. Мое лицо выглядело больным, изношенным, изборожденным морщинами. Седая щетина была с четверть дюйма, голова покрыта седыми нечесаными лохмами. Мое адамово яблоко ходило ходуном, когда я сглатывал. Я высунул язык, он тоже выглядел неважно.

– Ты в плохой форме, старина, - сказал я незнакомцу в витрине.
– Наверное, пятнадцать галлонов выпивки - не то, что тебе необходимо сейчас.

Я стоял, глядя на свое отражение, и ждал, когда внутренний голос запищит и напомнит, как согревает сердце выпивка, как замечательно она проскальзывает по языку и добирается до желудка, прожигая путь вниз, успокаивает боль в костях и делает гибкими суставы, приносит уют и легкость мыслям.

Но он не напомнил. А если и напомнил, то я не услышал его. Я чувствовал, как бьется сердце глухими больными ударами, работая чересчур напряженно только для того, чтобы я мог продолжать идти. Я слушал хрипы в легких, ощущал толчки, когда колени шатались из стороны в сторону, подобно струнам контрабаса, болезненную истощенность ослабших мышц.

– Что случилось со мной?
– спросил я старика в витрине. Он не ответил, лишь облизнул губы серым языком.

– Ты выглядишь таким же испуганным, каким чувствую себя я, папаша, сказал я.
– Между прочим, как тебя зовут?

– Носатый называл тебя Барделл.

– Да, Барделл. Я... был актером.
– Я попробовал примерить эту мысль на себя. Она подходила, как бывший в употреблении гроб.

– Они вытащили меня из канавы, - сказал я.
– Эти мальчики в белых халатах, Ван Ваук и другие. Им нужна была морская свинка. Я записался добровольцем.

– Так заявили они. А до этого - что?

– Я что-то не могу вспомнить. Должно быть из-за мускателя. Он испортил твои мозги. Мои мозги. Наши мозги.

– Итак, что мы намерены делать со всем этим? Я подумал о выпивке и почувствовал приступ тошноты.

– Никакой выпивки, - сказал я.
– Окончательно - никакой выпивки. Возможно, нужно посетить доктора. Но не, такого, как Иридани. Возможно, улучшить питание. Больше спать. Когда последний раз ты спал в постели, старина?

Этого я тоже не мог вспомнить. Теперь я был послушным и испуганным. Незнание, кто ты и откуда, вызывает чувство глубокого одиночества. Я оглядел улицу. Если я когда-нибудь и видел ее до этого, то не мог вспомнить когда. Но я знал, что в порт нужно идти этой дорогой, а к кварталу, где на домах висели таблички "Сдаются комнаты - на день, на неделю, на год" - другой.

– Вот то, что мне нужно, - сказал я.
– Мой голос был столь же скрипучим и старым, как изношенный башмак.
– Чистая постель и сон на всю ночь. Завтра ты почувствуешь себя лучше. И тогда ты вспомнишь.

– Обязательно. Все будет отлично - маньяна.

– Благодарю, приятель: ты оказал большую помощь.
– Я помахал старику в витрине, и он помахал в ответ, я повернулся и пошел, но не в сторону порта.

XXIV

Пожилой женщине не понравилась моя внешность (за что я ее не виню), но понравилась десятидолларовая банкнота. Она пропыхтела два этажа, распахнула дверь голой убогой маленькой комнаты с высоким потолком и черным полом и показала потертый ковер, латунную узкую кровать, шифоньер и умывальник. Ржавые пружины жалобно заскрипели, когда я сел на матрац.

За доллар сверх платы она снабдила меня бело-желтым полотенцем и простыней с бледным пятном посередине, жесткой, как скребница, и обмылком кораллового цвета, который пах формальдегидом. Аромат одиннадцати долларов наличными, видимо, ударил ей в голову, потому что она даже пожелала мне спокойной ночи.

Я помок некоторое время под душем, затем поскреб бритвой свои бакенбарды и перешел к свисающим на шею лохмам, чтобы навести хоть какой-нибудь порядок.

– Хорошая работа, старина, - сказал я лицу в зеркале.
– Ты уже выглядишь как хорошенький труп.

Вернувшись в комнату, я скользнул между простынями, напоминающими накрахмаленную мешковину, свернулся клубком вокруг пары сломанных пружин, которые торчали сквозь хлопчатобумажный материал, и отплыл в то место, где годы, болезни и человеческая бренность не существуют, где небо розовое круглый день, где мягкие голоса наших любимых рассказывают, какие мы замечательные, отныне и навсегда, аминь.

XXV

Утром я чувствовал себя лучше. Я доверил хозяйке еще одну десятидолларовую бумажку с поручением купить мне нижнее белье и носки. То, что она принесла, не было новым, но было чистым, а кроме того, было девять долларов сдачи.

Я отклонил ее предложение позавтракать (семьдесят пять центов) и купил яблоко во фруктовом киоске. По соседству было множество магазинов готового платья, специализирующихся на продаже полосатых костюмов и рубашек с заштопанными рукавами. Я выбрал розовато-коричневый двубортный пиджак и пару черно-зеленых свободных штанов, которые были толстыми и прочными, хотя и не модными, пару рубашек, в прошлом белых, пару сморщенных ботинок, сделанных для чьего-то дедушки, и щегольский красно-зеленый галстук, который, вероятно, принадлежал батальону шведских моряков. Не все углядели бы в получившемся ансамбле хороший вкус, но я решил быть выше этого.