Ночь в конце месяца

сварить обед, стала чистить картошку, но деньги, лежавшие наверху в комнате, все время

вспоминались ей, и она как будто видела их перед собой.

«Почему же так? — думала она. — Почему мальчишке с девчонкой позволено швыряться

деньгами? Ведь они не знают их настоящей цены, они не представляют, что значит кусок

хлеба в голодное время. Если бы и существовало на земле такое право — не жалея,

разбрасывать деньги, то эти мальчишка и девчонка не заслужили такого права…»

Коптила керосинка, пустая кастрюля грелась на огне; Карповна стояла рядом и

машинально взвешивала на ладони кухонный ножик.

Потом она подумала, что уборка в комнате жильцов не сделана, и, значит, можно будет

сказать, что никто туда не заходил.

Она бросила ножик в пустую кастрюльку, обтерла руки и стала подниматься по лестнице.

Хотя Карповна знала, что в доме никого нет, однако ступала на цыпочках и очень боялась,

что заскрипит дверь.

Но дверь открылась беззвучно.

Очень трудно было поднять со стола гипсовую статуэтку, она словно приклеилась, и

Карповна сначала неслышно качнула ее, а затем быстро подняла и схватила деньги.

В это время в саду раздались голоса, как будто хлопнула калитка. Вздрогнув, Карповна

шмыгнула к окну…

Какие-то парни брели по дороге, один из них стучал палочкой о забор.

Карповна проводила их взглядом, пока не скрылись, и пошла из комнаты, стараясь не

наступить на лепестки известки, кое-где лежавшие на полу.

Весь день она прислушивалась, не идут ли постояльцы. Она ждала их и представляла

себе, как они будут волноваться, искать деньги, а потом — упрекать друг дружку. Пускай,

пускай поищут! Это будет им уроком…

День показался ей очень длинным и каким-то пестрым: то начинал падать дождик, то

между облаками проглядывало чистое, почти утреннее солнце, озаряло мокрую, дымящуюся

землю, и нельзя было понять, который теперь час.

Несколько раз на дороге опять слышались голоса. Карповна настораживалась. Но это

разговаривали прохожие, посторонние люди. Безотчетно мелькнула мысль: «Как много

народу шляется вокруг дома, я и не видела…»

Спустились сумерки, жильцов все не было. Карповна лежала в своем коридорчике, на

постели; за стеной тихонько, как мышь, копошился ветер в сучьях акации, трогал сухие

стручки. Одна за другой забренчали цикады — «тюрли… тюрли… тюрли…», эти

монотонные звуки были на что-то похожи, но трудно было вспомнить, на что… Потом в

горах застонал, заплакал шакал. «Надо бы собаку сторожевую завести»,— подумала

Карповна.

И эта мысль о собаке вдруг вернула ее к обычным, повседневным заботам. В саду пора

уже сгребать и жечь листья; хорошо бы несколько яблонек посадить… И свою половину

крыши обязательно следует покрасить, иначе проржавеет вконец и начнет протекать…

И такие деловые, будничные размышления успокоили Карповну. Они как бы означали,

что ничего особенного не случилось, жизнь не вышла из своей колеи, а течет по-прежнему. И

когда Карповна снова подумала о постояльцах, то у нее уже не осталось никаких чувств,

кроме злости, точно такой же, какую она испытывала к соседям. Если даже и вправду не

отдавать эти деньги, оставить у себя, то никакого греха нет. Глупых людей надо учить, чтобы

знали, почем фунт лиха…

Неожиданно для себя она крепко уснула.

Проснулась же оттого, что жильцы негромко разговаривали у себя в комнате. Сквозь

щели в дверях пробивались полоски света, иногда они гасли поочередно,— это Володя шагал

от стены к стене.

—Теперь я вспоминаю,— говорила жена.— Помнишь, вытряхивала сумку на берегу…

Они там и остались. Полотенце посеяли, куртку прожгли, деньги потеряли. Растяпы

несчастные…

—Конечно, жалко,— сказал Володя.— Копили, копили… В городе сейчас погано, так не

хочется уезжать. Ну, да чего теперь. Ты не хныкай, хвостик, все равно поздно.

—Я не хнычу… Я так просто.

—И просто не надо. Завтра схожу на станцию, поменяю билеты.

Свет в комнате потух, босые ноги прошлепали из угла, в котором выключатель. Карповна

невольно подумала, что в темноте Володя непременно наступит на известку и так влезет в

постель с грязными ногами…

Жильцы пошептались немного, потом затихли. А Карповна лежала с открытыми глазами.

Она не понимала, как могла заснуть столь беззаботно, что прозевала приход жильцов и

даже не спросила, закрыты ли двери на улицу. Это снова что-то необычное, не похожее на

нее.

И так же, как несколько часов назад от пустяковой мысли она успокоилась, так теперь

новая пустячная мысль заставила ее тревожиться. Нет, все происходит не так, как должно…

В жизни что-то случилось. И даже этот ночной разговор жильцов — не тот, которого она

ждала.

Неизвестно почему, она уже знала, что не сможет спокойно прийти к жильцам и отдать

деньги. Шутка не удалась, урока не вышло.

Утром она следила за Володей, пытаясь понять, что он чувствует, как переживает

несчастье. Но Володя с удовольствием бегал по саду, опять растягивал свою пружину, и лицо

у него становилось детским и розовым.

Днем жена стала укладывать вещи.

—Уезжаете?— безразличным голосом спросила Карповна.— Конечно, может, это и не

мое дело… Но погода хорошая, тепло… Еще бы погостили?

—Надо ехать,— коротко прозвучало в ответ. В голосе девчонки не было ни злости, ни

горечи. И даже не пожаловалась…

Примчался с вокзала Володя, бросил на стол билеты.

—В семь тридцать… А пока — махнем искупаться? В последний раз!

И они опять разворошили свои рюкзаки, отыскивая простыню и купальные шапочки, — и

ушли на пляж.