Ночь в конце месяца

Вещи оставили раскиданными, комнату не заперли. У них и мысли не возникло, что кто-

то сможет прийти, взять… Карповна принесла деньги и засунула в кармашек рюкзака.

Карман был без застежки, но Карповна не обратила на это внимания.

Купались жильцы долго; наверное, напоследок решили досыта наплескаться. Минуло

пять часов, шесть — все не появлялись.

От дома до вокзала далеко, надо спуститься с горы и пройти через весь город. Не меньше

часа понадобится. Карповна смотрела на ходики, потом выглядывала во двор. Что за люди…

Теперь и на поезд опоздают, и билеты пропадут…

Начался дождь. Белые струи с шумом резали воздух, за их стеной скрылись горы, крыши

домов, красные огоньки на радиомачте. А у мальчишки с девчонкой нет ни зонтика, ни

плащей… Карповна и сердилась и жалела, какое-то смутное чувство было у нее на душе.

Наконец вынырнули у крыльца — согнутые, обнявшиеся, на головы наброшен пиджак,

блестящий и черный от воды.

—Помочь собраться?— спросила Карповна.

—Нет, мы сами…

Наспех побросали в рюкзаки пожитки, не проверили даже — все ли на месте. И ушли

ровно в половине седьмого. До отхода поезда оставался час, и Карповна так и не знала —

опоздают или успеют в последнюю минуту? Ах, глупые, глупые… Она хотела сразу же

убрать матрасы, поднялась наверх, но отчего-то присела на койку и долго сидела, слушая

затихающий дождь.

Она представила себе: вот мальчишка с девчонкой идут к вокзалу, мокрые, уставшие, но

по-прежнему беспечные, и поглядывают друг на дружку так, словно знают что-то важное и

особенное…

Ничего они не знают. Ничего они не испытали в жизни; наверно, никакая беда еще не

коснулась их. Они не дрожат над коркою хлеба, смотрят без подозрительности и не

вздрагивают по ночам от скрипа дверей. Что ж, может, это и хорошо… И может, не надо

сердиться на них?

Опять забренчала цикада за окном — «тюрли… тюрли…», будто милиционер продувал

засорившийся свисток.

Дождь унялся, и в тишине стали явственны скрипы и шорохи старого дома.

Треснуло бревно над головой, дрожащий звон прокатился по чердаку и замер. Словно под

чьей-то ногой, застонала половица. Тонкий пласт известки, белевшей в темноте, упал на

кровать рядом с Карповной, и она не стряхнула его.

ДРАКА

—Вы уж простите, ребята, что так получилось нескладно... Назвал к себе друзей,

поговорить хотел, посидеть, а вместо этого устроил драку...

И самое смешное — не могу ответить, за что я его ударил. Вы же видели: ссоры никакой

не было, тихо-мирно, оба трезвые. И вдруг — как говорится, в морду...

Перед ним не совестно. Перед вами неловко... Надо ведь как-то объяснить. А я не могу.

Наверно, сам для себя еще не решил, в чем его вина. Знаю только, что поступил (правильно,

и если бы снова повторилось — опять бы ударил.

Вы же знаете, вообще-то я драться не люблю. Хоть парень и здоровый, но злюсь редко и

сдерживаться умею, — характер у меня такой... Вон Степа меня давно «тюленем» зовет... А

тут не сдержался. Такая злость в душе поднялась, будто накатило на меня, ничего не

соображаю...

Дай, Виктор Викторыч, закурить. Может, мы так сделаем — коль уж расстроился вечер,

так плюнем, не станем обратно гостей звать. А вам троим я попробую рассказать всю эту

историю, с самого начала. Может, тогда и сам для себя разберусь...

Рассказывать можно длинно, никто не помешает. Жена тоже обиделась, теперь долго не

придет. Ну, да с ней-то я и потом объяснюсь. А вы послушайте...

Ну вот. Человек этот, Валька, — мой старый приятель, вроде как друг детства. В одной

школе учились, а потом — в техникуме. Но главная-то наша дружба началась позднее, когда

мы вместе поступили на завод. Было это—сейчас скажу —ровно двенадцать лет назад...

Точно, двенадцать.

Из техникума нас тогда выгнали, со второго курса. У меня по математике была двойка, у

него — еще и по английскому; да и дисциплина тоже... не очень. «Мотали» мы с лекций

часто, то неделям не бывали в техникуме. Естественно, что попросили нас вообще убраться.

Я бы, правда, мог экзамен пересдать, если бы очень захотел. Но жилось тогда трудно,

мать болела часто, денег не хватало. А стипендия двести рублей, какая от меня помощь...

В иные дни, чтобы денег домой принести, я свой хлеб продавал, Выкуплю по карточкам,

да тут же в очереди и продам. А то папиросами на углу торговал. Раскроешь тачку

«Беломора» и кричишь спекулянтским голосом:

—Рупь штука, рупь штука! Только здесь, только здесь! ...

А самому совестно, глаза от людей отводишь.

Вот и задумался я: оставаться в техникуме или махнуть на завод? Валька меня убеждает:

—Брось думать, соглашайся! Ученики на заводе не меньше "пятисот "получают. А

настоящие работяги — до двух тыщ! Не известно, получали бы мы столько, если бы

техникум кончили...

Я спрашиваю:

—А что делать придется?

—Ну, — говорит, — там поглядим. Сунемся в хорошее местечко: на контроль или на

сборку. Будешь лампы в приемники вставлять. Работенка не пыльная, в белом халате, при

галстучке.

А я ведь тогда совершенно не представлял, какие бывают заводы, что там за труд. И чем

стоит заниматься в жизни — тоже не знал. Ни одна профессия меня не привлекала, никаких

особенных мечтаний не было... Все равно, где работать, только бы самостоятельным себя

почувствовать. Я и согласился.

Не подумайте, что я сейчас жаловаться начну. Дескать, сбил меня дружок с правильного

пути... Нет, не в нем дело. Никогда я не жалел, что поступил на завод. И то, что