Ночь в конце месяца

пробуй, метко ли револьвер бьет. Наверно, есть где-нибудь в нижнем этаже тир, где оружие

испытывают! Вот и будем бабахать...

Мастер провел нас по какой-то лестнице, распахнул двери:

—Вот где наши револьверщики работают!

Мы глядим — а это знакомый цех с приземистыми станками, и неподалеку от нас —

горбатый старик в мотоциклетных очках. Обернулся и ждет...

Я не очень долго рассказываю? Дай, Виктор, еще папиросу и спички — вон, на столе...

Я и сам не думал, что все эти события так здорово запомнились. Ведь в первые дни

работы я словно во сне ходил. Ничего толком не соображал, путаница какая-то в башке... А

оказывается — все помню.

И сейчас приятно эти мелочи перебирать. Черт-те знает, отчего. Наверно, тогда не успел

перечувствовать, и только теперь ощущаю, как это было важно...

Вы не улыбайтесь... Я вот рассказываю, а сам волнуюсь, будто снова впервые подошел к

станку...

Старик, с которым мы доругались, стал нашим учителем. Звали его — Шаронов Петр

Капитоныч. Валька по своей привычке отчество переиначил, прозвал старика Капитанычем.

Было в этом прозвище что-то уважительное, я подхватил, — так и пошло по цеху:

Капитаныч, Капитаныч...

Мы очень боялись, что старик вспомнит нашу ссору. Но он и виду не подал, поздоровался

как с незнакомыми. Показал наши станки, объяснил, что станем делать. И только в конце дня

сказал:

— Не обижайтесь, что давеча выгнал... Не знал, что вы новенькие. Но больше не дурить,

иначе дам по мозгам. Работа вещь серьезная.

И точно — у Капитаныча нельзя было придуривать. Лишнюю папиросу не закуришь, от

станка нельзя отлучиться. Сейчас же наставит светофоры:

—Куда?! Я что приказал?

И крючком помашет в воздухе.

Валька терпел-терпел, а потом взвился: «Ну его к собачьей матери, что за жизнь... В

гальюн сбегать нельзя?. За этим я на завод устраивался?!»

Валька вообще не терпел, когда над ним командовали. Помню, в техникуме собрался я

вступать в комсомол. Все ребята из нашей группы уже заявления подали, одни мы с Валькой

чего-то ждем. Я говорю:

—Ну, давай...

Валька так умненько усмехнулся и говорит:

—Начальства над тобой мало, да? Хочешь, чтоб на каждом собрании прорабатывали?

Сейчас для меня Дуська Соломатина— просто Дуська, могу ее на лестнице зажать... А

вступлю — будет начальством, отчитывайся перед ней!

Я было — спорить, Валька смеется.

—Вот, — говорит, — мы завтра смотаться с лекций решили. Ты подумал, как тебя после

этого принимать будут?

И верно: жили мы в то время так, что чем меньше начальства, тем спокойней... Было за

что нас прорабатывать.

Вот и на заводе, когда попали мы в крепкие руки Капитаныча, Валька взбунтовался.

Начал искать другое место.

Трудно ему приходилось за станком.

Был он тощий, маленький и весь какой-то развинченный, — на ходу ноги подламывались.

И когда работал, то казалось, что висит на рычагах и болтается, как тряпочный...

Впрочем; беда его не в этом была. Дело проще обстояло.

Валькина мать работала в галантерейном ларьке при банях. В то время на банный

билетик выдавали по кусочку мыла. Вы, наверно, помните... Кое-кто эти кусочки брал, а кое-

кто и без них обходился, оставлял продавцу. Ну, и к вечеру накапливалось килограмма два,

три. А это капитал, если на рынок вынести...

Короче говоря, Валька жил припеваючи. Конечно, и он бы от заработка не отказался, но

если было трудно, — он мог плюнуть и без этого прожить...

Как раз освободилось место в инструментальной кладовой, Валька уговорил начальство и

перевелся туда. Хоть оклад и маленький, но работа нежаркая: принимай жестяные марочки,

вешай на гвоздик, а вместо них выдавай резцы. Тихо, спокойно, и начальства нет...

А я остался при Капитаныче. Старик меня за полмесяца обучил ремеслу, и стал я

прилично зарабатывать.

Да, ведь я еще не объяснил — что такое револьверщик. Это вроде токаря, только станок у

меня полуавтоматический. Резцов несколько штук, и они — как обойма в револьвере.

Любопытные станки...

Ну, а тот, на котором я работал,—вовсе диковинный был. Немецкого производства, марки

«Болей» — трофейный, что ли.

Тогда завод еще только восстанавливался, не хватало энергии, материалов, того-другого...

Станки собирали отовсюду, какие попадутся. Откопали где-то и моего «Болея».

Я про него должен подробней рассказать,— вы поймете, зачем. Скверная история связана

с ним...

Небольшой такой станочек, аккуратный, рычажки с эбонитовыми шариками, везде

таблички, стрелочки. Очень привлекательно! А если по существу разобраться, так подлая

штука. По всем правилам капиталистического производства рассчитан: чтобы из рабочего

всю силу выкачать.

Встанешь на этот «Болей» и чувствуешь: связали тебя. Не только руки-ноги заняты, но и

живот. Перед станком такая железная дуга, чуть пониже пояса. Влезаешь в нее и животом

двигаешь справа налево...

Со стороны посмотреть — не работает человек, а дергается в судорогах. Туда-сюда, слева

направо, прямо — танец живота.

В последние годы у нас заграничных станков почти не встретишь. Наши автоматы стоят:

удобные, умные, работать с ними одно удовольствие. Гляжу я сейчас на них, думаю — эх, эти

бы станочки да десять лет назад получить...

А тогда я об этом не мечтал. Мне что, здоровый как лошадь. Встану на этот «Болей»,

возьму темп— только стружка лупит во все стороны да детали сыплются в поддон...

Протанцую до обеда, глядишь — норму выжал.

Придет Капитаныч, примется детали измерять. А у меня ухмылка до ушей, держусь

гордо.

—Радуешься?

—Не плакать же!

—Ну, ну... Животом рекорды бьешь? Чем силу тратить, лучше бы резцы заправил. Опять