Ночь в конце месяца

специальность взял первую попавшуюся, — опять-таки ничего не значит.

Вот часто говорят: надо со школьной скамьи мечтать о будущем своем деле. Мне кажется,

чепуха это. Большинство людей, по-моему, случайно выбирают профессию. Не то чтобы уж

совсем наобум, а так... подчиняясь случаю. Это все равно как в любви.

В кого большинство людей влюбляется? В тех, кто рядом оказался; в соседей, в

сослуживцев, или там в земляков из того же района. Бывают, конечно, исключения, но это не

в счет... Вот я, например, со своей женой в вечерней школе познакомился. И хоть жена мне

говорит, что я единственный на всем свете, и я ей то же самое говорю, но по правде-то

сказать — мы ведь случайно встретились... Поступи я в соседнюю школу, наверно, нашлась

бы другая хорошая девушка, и опять я бы говорил, что она единственная... А уехал бы я

отсюда, так оказалась бы моей женой сибирячка или алтайка. Верно ведь?

Но это я так, к слову. К тому, что главное не только в выборе...

Помню, как в первый день шел на завод. Выписали нам с Валькой временные пропуска,

велели ждать мастера из цеха. А нам не терпится — поскорей в проходную, показали

пропуска вахтеру и — на заводской двор.

Было осеннее утро, кругом темно, небо черное. И в этой тьме светятся окна корпусов—

длинные такие, необычные. Слышен грохот, звон, какие-то тени мелькают за стеклами... Что

там за жизнь?

Я гляжу, и от волнения руки вспотели. Представляется мне завод огромным кораблем.

Знаете, у кораблей окна тоже во всю длину, цепочками... Труба угадывается над корпусами, с

ее обреза ветер срывает искры. Дрожат окна, гудят машины, куда-то плывет корабль, на

который нас с Валькой занесло...

Я говорю:

— Черт с ним, с мастером... Не будем ждать. Айда сами! Везде походим и посмотрим...

Валька испугался, упираться начал, но я его чуть не за шиворот поволок. Добежали мы до

каких-то дверей и — лопали в цех.

Если вам сказать, что это был за цех, вы засмеетесь... Цех ширпотреба. Ложки там

штамповали, всякую дребедень, кастрюльки давили. Мелочь, в общем.

А тогда мне показалось, что это и есть тяжелая индустрия... Как же: двухэтажный пресс

вперед глазами, весь горячий, масляный, содрогается... Рабочий нажмет ладонью красный

грибок — ахнет пресс, и выскакивает готовая кастрюля, еще дымок от нее курчавится.

У меня рот бубликом. Стою — не оторвусь... Валька масляные брызги стирает с пиджака,

шепчет: «Пошли дальше!» —а я не слышу. В первый раз увидел, как вещи на свет

рождаются!

Долго мы торчали в этом цеху, потом в следующий топали. А там еще интересней.

Вдоль всего цеха—приземистые станки. Они будто неподвижны, но это лишь кажется.

Скорость у них такая, что глазом не уследишь. Деталь крутится бешено, а будто на месте

стоит, и только мерцающий круг, словно у пропеллера...

Приткнулись мы к одному станку, глаза пялим. Работает за станком горбатенький

старичок — в рукавицах, в зимней шапке. На лице — мотоциклетные очки-консервы. И он в

этих очках похож на филина: этак сердито зыркает глазищами.

Станок не гремит, а журчит, словно хороший автомобиль на полном ходу. Вертится

стальная деталь, и с нее — шеями, змеями! — соскальзывает раскаленная докрасна стружка.

Старик железным крючком подхватывает этих змей и кладет себе под ноги. Они еще

корежатся, клубятся, а потом остывают и становятся синими.

Валька меня в бок пихает: «Жуть!..» И вправду — страшно. Взовьется огненное кольцо,

вот-вот хлестанет по воздуху... А старик выбросит руку, поймает крючком — и к ногам.

У меня от страха уши торят, сердце колотится. А сам все поближе подхожу. Знаете, такое

мальчишеское чувство — не поддамся, не испугаюсь!

Старик повернул ко мне глазища, они в красных отблесках, как светофоры:

—Прочь, прочь!

А я еще на шаг ближе. Смотрю на него и улыбаюсь по-дурацки.

—Прочь, говорят!!

А я еще ближе. Взмахнул старик крючком, зацепил меня за ватник. Ка-ак дернет!

Покатился я по масляному полу, как на роликах.

В это время станок зарокотал, и вместо длинной стружки фукнули раскаленные брызги,

словно фонтан. Останься я на месте— окатило бы горячим дождиком...

—Ты что, — старик говорит, — дурак, или сроду так?

—А чего?

—Куда же ты лезешь, оглобля?

Снял свои очки, и глаза под ними оказались черные, малюсенькие, квадратные какие-то.

Как сапожные гвоздики.

—Вы чего обзываетесь? — Валька подскочил.— Кто вам дал право?!

Очень любил Валька во всякие ссоры вмешиваться, — хлебом не корми... Но старик

ругаться не стал. Взял нас крепенько за локти, отвел от станка.

—Вон, — говорит, — двери. Шагайте. И чтоб ноги вашей не было, я вам не мальчик —

права со мной качать...

Целый час Валька не мог успокоиться, — крыл старика, слюной брызгал. А мне не очень

обидно было, — понимаю, что сам сглупил.

Побродили мы еще по цехам, а потом догнал нас мастер. И тогда выяснилось, что на

сборку или в лабораторию нам не попасть, рабочие там не нужны, а требуются ученики в

заготовительный цех.

—Револьверщиками пойдете работать?

Мы с Валькой переглянулись. Револьверщики! .. Одно название чего стоит! Вдруг на

самом деле — не кастрюльки, а оружие будем делать...

Ох, дураки были... Я всю дорогу, пока следом за мастером шел, представлял себе, как

буду в револьверном стволе дырки сверлить. Просверлю, потом — нарезку сделаю; говорят,

что в оружейных стволах всегда нарезки... Ну да — мы же вместе читали об этом в книгах:

«два неполных оборота, слева вверх направо»... А после — патрон в ствол, прицеливайся и