Ночь в конце месяца

будто сонная все время или задумчивая, — не замечает окружающего. Станок давно

разладился, детали корявые сыплются, а она копошится по-прежнему, гонит брак. Подбегу,

затрясу руками:

—Вы что же не видите?!

А она поднимет глаза, моргнет.

—Извини, — говорит, — сынок...

—Чего извинять, когда вы себе вред делаете! Не примут же такие детали!

—Прости, пожалуйста... Не понимаю я...

У этой тети Сони в войну семья под бомбежкой погибла — трое дочерей, кажется. Она в

сумасшедшем доме сидела, лечили ее долго, но все равно не вылечили. Вроде здоровый

человек, а внутри ничего живого не осталось, — как деревянная...

Ну разве будешь с такой ругаться? Махну со злости рукой, уйду в курилку. Провалитесь

вы со станками вместе!

Но и покурить спокойно нельзя. Через минуту помощник мастера бежит:

—Отчего в бригаде простой?!

А когда тебя вот так дергают со всех сторон, то нервничаешь и медленней соображаешь.

Чем больше беспорядка в бригаде, тем я хуже работаю. Вконец руки опускаются...

Недели не проработал, как вышла неприятность. Эта самая тетя Соня запорола важный

заказ.

Делали мы втулки для радиостанций. Суетился я, не успел проверить — и больше тысячи

штук оказались негодными.

Лежат они в ящике — блестящие такие, желтые, веселые, — а я смотрю на них так, будто

они сейчас взорвутся... Ну, думаю, теперь конец! Составят акт, меня с должности долой, а с

тети Сони деньги высчитают.

А где ей столько уплатить, еле себе на житье зарабатывает...

И тетя Соня, видно, поняла — испугалась.

В первый раз вижу в глазах у нес виноватое выражение; поправляет на голове платок,

шепчет:

—Что же будет теперь... Что же будет...

Не смог я глядеть на нее, схватил ящик в охапку и отнес в кладовую. Сижу над втулками,

перебираю в пальцах. И чувствую — жжет мне руки...

Валька наблюдает за мной и посмеивается:

—Что, бригадир, прижало? Хочешь, выручу?

А как тут можно выручить? Брак такой, что не исправишь — отверстия рассверлены

больше, чем требуется. Надо восемь и две десятки, а просверлили восемь с половиной.

Но Валька хитрый был, дьявол.

—Учись, — говорит.

Взял одну втулку и легонечко стукнул по ней молотком. Она, конечно, сплющилась. Но

совсем незаметно для глаза, чуть-чуть. И отверстие получилось в тютельку. Правда, теперь

оно не круглое, а продолговатое, но авось не заметят!..

«Исправили» мы брак, сдал я всю партию в ОТК. Контролеры меряют втулки своими

пробочками, а я места себе не нахожу. Вот попадусь, вот попадусь!..

Но пронесло. Наряд подписан, ящик со втулками увезен в сборочный цех. Прибежал я к

тете Соне, рот у меня до ушей:

—Порядочек!

Она сначала не верила, потом обняла меня, чуть не плачет.

—Милый, — говорит, — спасибо... Добрый ты человек!

—Пустяки, — отвечаю, — мы не то еще можем!

Весело у меня было на душе в тот день. От хорошего настроения и работа заспорилась—

мигом все делаю. Ни один станок не молчит, гремят все шестеро, а я возле них

прогуливаюсь, руки за спиной... Но только радость-то недолгой получилась. Вот уже смене

конец, я с завода ушел, отправились мы с Валькой за приключениями, — а про втулки не

забыть. Сначала неясно было: чем тревожат? Только никак не избавиться от беспокойных

мыслей, засела внутри меня дрожь...

А после додумался. Ведь это еще не спасение, что контролеры пропустили брак. Даже

если на заводе никто не заметит, все равно не скроешь. Откажет в работе радиостанция,

начнут выискивать причину, исследуют — вот и амба... Мои втулки будут в жизни

проверяться, а это такой контролер, которого не обманешь.

Наутро я за два часа до смены пришел на завод. Еще не знал, как поступить, — или

признаться мастеру, или самому за станок встать и сделать новую партию... Потом решил

сбегать на сборку, чтобы вернуть брак. Хожу вдоль конвейера, и в глазах мутится: не найти,

где мой проклятый ящик...

Но везло мне, глупому, честное слово! Удивительно даже. Оказалось, что эти втулки, в

общем, не очень важная деталь. И намертво крепятся винтом, так что не соскочат из-за

бракованных отверстий...

Когда понял я это, — сел тут же на ящик и почувствовал, что двинуться не могу. Размяк,

расклеился...

А потом вернулся к себе в цех и начал, загодя станки налаживать. И на второй день

раньше пришел, и на третий. Проняло меня, как говорится... Теперь накрепко запомнил, что

любая деталька будет проверяться в жизни.

Конечно, это не значит, что я уже таким сознательным стал. Черта с два, — сначала

просто боялся, как боятся учителя, который к доске вызовет... И не месяцы, а годы должны

были пройти, чтобы начал я понимать кой-чего.

Вот, знаете, у нас нередко судят о людях только по их поступкам. Hу там — норму

выполняет, взносы аккуратно платит, сидит на всех собраниях, — значит передовой и

сознательный. А ведь главное-то не здесь. Главное — почему он так поступает?

Через год мою фотографию на Доску почета вывесили. И бригада моя славится,

премиальные получаем всякий месяц. Но сознание-то мое человеческое далеко еще

отставало от моих дел, — и обманывались во мне, и сам я обманывался. Думал — раз хвалят,

значит — хорош...

Ну, а на самом-то деле... Впрочем, сейчас поймете, как было на самом деле.

Эта самая тетя Соня, что втулки испортила, через год уволилась. На ее место прислали

новенькую.

В то время вербовали рабочих по деревням, — и вот появилась в моей бригаде

деревенская девчонка, щеки яблочками. Шурой звали... Неопытная совсем, не то что на

станки — на трамваи удивлялась.

И какая-то... хорошая такая, чистенькая, крепенькая. Даже смотреть на нее радостно.