Новая земля

Тотъ улыбается и отвчаетъ:

"Да, въ Торахус мы провели одинъ вечеръ вмст".

"Врно, вы Гольдевинъ, да, мн казалось, что… Какъ вы поживаете".

"О благодарю васъ, но вы такъ рано уже встали?"

"Гм, собственно говоря, я еще не ложился даже".

"Вотъ какъ!"

"Нтъ, дло въ томъ, видитъ Богъ, что я еще ни одной ночи не провелъ въ постели съ тхъ поръ, какъ вернулся въ городъ. Приходится возиться съ товарищами. Но это только показываетъ, что я опять въ своей сфер, господинъ Гольдевинъ, городъ — это что-то замчательное, я люблю его, это восхитительно. Взгляните на эти дома, на эти прямыя линіи. Я себя нигд не чувствую такъ дома, какъ здсь. Нтъ, тамъ на верху, въ горахъ… Сохрани меня Богъ!"

"Но какъ ваши дла? Освободились вы тамъ отъ вашей нервности?"

"Освободился ли я отъ своей нервности, нтъ! Но, собственно говоря, нервность вообще свойственна мн. Докторъ также говорилъ, что нервность присуща мн, составляетъ какъ бы часть меня; противъ этого ничего не подлаешь".

"Итакъ, вы были въ горахъ, и тамъ констатировано, что ваша нервность — хроническая болзнь. Бдный, молодой талантъ, находящійся во власти этой слабости".

Ойэнъ смутился. Гольдевинъ посмотрлъ ему прямо въ лицо, улыбнулся и продолжалъ говорить, какъ будто ничего не было. — Такъ что онъ чувствовалъ себя неважно въ деревн, а не думаетъ ли онъ, что пребываніе въ деревн было хорошо для его таланта? Тоже нтъ?

— "Нтъ, ни въ какомъ случа. Но мн кажется впрочемъ, что я вовсе и не нуждаюсь въ обновленіи своего таланта".

"Нтъ, нтъ, разумется нтъ!"

"Я написалъ тамъ наверху длинное стихотвореніе въ проз; во всякомъ случа, въ эти недли я поработалъ. Мн кажется, что это достойно уваженія, въ особенности, если принять во вниманіе ту среду, въ которой я находился. Нтъ, такая среда, ха-ха! Я еще никогда не видалъ такихъ смшныхъ людей, да, вы впрочемъ знаете ихъ. Они не могли, напримръ, понятъ, что я ношу костюмы на шелковой подкладк; они смотрли на мои лакированные ботинки такъ, какъ будто хотли ихъ състь, они никогда и не представляли себ такого распутства. Ну, они относились ко мн съ большимъ уваженіемъ, но… Да, простите меня, но я безъ всякихъ церемоній возобновилъ свое знакомство съ вами. Теперь я долженъ итти домой и непремнно поспать немного. Очень пріятно, что опять васъ увидлъ."

Съ этими словами Ойэнъ ушелъ.

Гольдевинъ крикнулъ ему вслдъ:

"Но сегодня вдь 17-е мая!"

Ойэнъ обернулся и посмотрлъ удивленно.

"Да, ну такъ что же?" спросилъ онъ.

Тогда Гольдевинъ покачалъ головой и усмхнулся:

"Ничего, ничего, я только хотлъ знать, помните ли вы это? А вы это очень хорошо помните?"

"Да," сказалъ: Ойэнъ: "вдь не совсмъ забываешь то, что въ дтств училъ".

И съ этимъ онъ снова зашагалъ дальше.

Гольдевинъ стоялъ и смотрлъ ему вслдъ, потомъ онъ тоже пошелъ, онъ ждалъ, когда городъ будетъ на ногахъ и начнутся процессіи. Его платье начинало лосниться отъ долгой носки, оно было вычищено, но поношено; на лвомъ отворот у него была маленькая хорошенькая шелковая ленточка норвежскихъ цвтовъ; этотъ бантъ онъ прикрпилъ булавкой, чтобъ его не потерять.

Ему было холодно, было еще свжо. Онъ зашагалъ скоре, чтобы попасть въ гавань, откуда до него доносился шумъ цпей. Онъ проходилъ мимо многихъ улицъ, смотрлъ на выставленные флаги, кивалъ или говорилъ съ ними и слдилъ за ихъ движеніями на фон неба. Нсколько блдныхъ, скромныхъ театральныхъ афишъ были расклеены на колоннахъ, онъ подходилъ то къ одной, то къ другой и читалъ: великія знаменитыя имена трагедіи, картинки нравовъ, извстныя произведенія прошлой эпохи. Онъ вспомнилъ лирическую драму Иргенса, сталъ искать ее, но не нашелъ; потомъ онъ направилъ свои шаги внизъ, къ морю; шумъ цпей все еще звучалъ у него въ ушахъ.

Корабли были покрыты флагами, вся гавань казалась въ движеніи благодаря этимъ многочисленнымъ краснымъ лоскуткамъ въ воздух. Гольдевинъ глубоко вздохнулъ и остановился. Запахъ угля и дегтя, вина и фруктовъ, рыбы и ворвани, шумъ машинъ, крики людей, стукъ деревянныхъ башмаковъ о палубу, псня молодого матроса, стоявшаго въ рубашк и чистившаго сапоги, — все это приводило его въ такой восторгъ, что ему хотлось плакать. Какая сила была во всемъ этомъ движеніи, какіе корабли! А небо горло. Тамъ вдали стоялъ маленькій катеръ фрекенъ Агаты, позолоченныя верхушки мачтъ котораго вырисовывались на неб.

И онъ весь ушелъ въ разсматриваніе кораблей, флаговъ, людей и товаровъ; время шло, онъ спустился въ погребъ, гд открыли ставни, тамъ онъ потребовалъ на завтракъ себ бутербродъ. Когда онъ вскор затмъ вышелъ изъ погреба, на улицахъ было уже много народу; приближалось время, когда должна была тронуться процессія маленькихъ мальчиковъ; нужно было быть на мст; онъ не хотлъ пропустить процессію.

Гольдевинъ вдругъ вспомнилъ, что онъ не можетъ терять времени; онъ быстро зашагалъ, чтобы не опоздать къ первой процессіи.

Къ тремъ часамъ нсколько человкъ изъ извстной намъ компаніи остановились на "углу", чтобы видть, какъ пройдетъ ко дворцу большая процессія съ флагами; никто изъ нихъ не принималъ участія въ процессіи. Одинъ изъ нихъ шепнулъ:

"Посмотрите, вотъ и Гольдевинъ".

Тотъ шелъ то подъ однимъ флагомъ, то подъ другимъ; какъ будто онъ хотлъ всмъ принадлежатъ; онъ даже черезчуръ усердно придерживался такта. Адвокатъ Гранде отошелъ отъ угла, перескъ улицу и также присоединился къ процессіи. Онъ догналъ Гольдевина и поклонился ему.

Они начали разговаривать.

"А гд же молодая Норвегія", сказалъ Гольдевинъ: поэты, художники, разв они не присоединяются? Это не помшало бы имъ и не повредило бы ихъ таланту. Можетъ быть, это и не придало бы имъ силъ, я не знаю, но во всякомъ случа, не причинило бы имъ вреда. Дло въ томъ, что они совсмъ объ этомъ и не безпокоятся, они совсмъ равнодушны. По-моему непростительно такъ равнодушно къ этому относиться".

Гольдевинъ былъ еще недовольне, чмъ прежде, хотя онъ говорилъ тихо и задумчиво; онъ сдлался рзкимъ, употреблялъ сильныя выраженія, перешелъ на женскій вопросъ и утверждалъ что-то въ род того, что женщина должна приносить пользу прежде всего у себя дома. Это ложный взглядъ, что женщины теперь все меньше и меньше любятъ свой домъ, мужа и дтей, он готовы снятъ чердакъ, жить отдльно, только для того, чтобы быть, какъ он называютъ, "самостоятельными". Имъ непремнно нужно завести и лорнетъ; и если другое недоступно, такъ хоть курсы по торговл он должны посщать. А на этихъ торговыхъ курсахъ он такъ устраиваютъ свои дла, что откладываютъ экзамены, и если имъ повезетъ, то въ конц концовъ получаютъ мсто въ 20 кронъ въ мсяцъ. Хорошо! Но имъ нужно платитъ 27 кронъ за комнату и за ду. Вотъ какова ихъ самостоятельность.

"Да., но вдь женщины не виноваты въ томъ, что ихъ трудъ оплачивается хуже, чмъ трудъ мужчины", вставилъ адвокатъ, женатый гражданскимъ бракомъ.

"Да, да, эти воззрнія извстны, они стары и хороши. И на это уже отвчали; да, на это тысячу разъ отвчали, но тмъ не мене… Самое скверное въ этомъ то, что исчезаетъ семейный очагъ", подчеркнулъ Гольдевинъ. — Здсь, въ город, получается впечатлніе, что жизнь многихъ людей проходитъ въ ресторан. Онъ очень часто не находилъ людей дома; онъ разыскивалъ нкоторыхъ своихъ знакомыхъ и не могъ ихъ нигд встртить, кром какъ въ кафе. Про писателей и художниковъ и говоритъ нечего: у нихъ нтъ и не будетъ никогда другого очага, кром кафе, и онъ не понимаетъ, когда они работаютъ… Нтъ, все находится въ связи одно съ другимъ; женщины теперь не имютъ ни настоящаго честолюбія, ни сердца, теперь вдь модно "шататься", и вотъ он отправляются въ кафе. Что длали женщины прежде? У нихъ были свои комнаты, свои гостиныя… теперь же он шатаются, и у нихъ такъ мало честолюбія и такта, что он прекрасно себя чувствуютъ въ томъ смшанномъ обществ, съ которымъ он тамъ встрчаются. Теперь он не принадлежатъ ни къ тмъ, ни къ другимъ, ничто не можетъ ихъ всецло захватить. Боже, какъ рдко видишь въ наши дни расу…

Въ процессіи раздались крики ура. Гольдевинъ кричалъ изъ всхъ силъ ура, онъ остановился и кричалъ, хотя и не зналъ, по поводу чего кричали. Онъ сердито посмотрлъ внизъ на ряды и махнулъ шляпой, чтобы побудить ихъ громче кричать.

"Эти люди не даютъ даже себ труда ура крикнуть", сказалъ онъ; "они что-то шепчутъ, ихъ даже не слышно. Помогите мн, господинъ адвокатъ, придать немного жизни".

Это занимало адвоката, онъ тоже кричалъ и способствовалъ тому, чтобы замирающее ура перешло въ новый взрывъ.