Новая жизнь

Юра слабо улыбнулся, его глаза блестели — от боли или облегчения, Артём не знал. Аглая вытерла слёзы, бормоча что-то про «чудо». Артём осторожно закрепил трубку, чтобы воздух не вышел, и проверил меха. Всё держалось. Работало. Теперь только качать и молиться, что меха не порвутся.

Но это, конечно же, было только начало — Юре нужна не одна такая процедура, чтобы зараза отступила, — однако же первый шаг был сделан.

* * *

Артём вышел из палаты, тихо прикрыв за собой дверь. Процедура коллапсотерапии прошла успешно — Юра дышал ровнее, хрипы затихли. Динамика оказалась положительной уже после первой процедуры. Удивительно, но аппарат Никодима сработал идеально.

Аглая осталась с мальчишкой, шепча ему что-то утешительное, пока он засыпал, утомлённый болью. Артём вытер пот со лба, чувствуя, как напряжение отпускает, но усталость наваливалась, как мешок с зерном.

Он шагнул в узкий коридор больницы. Ожидал увидеть мать Юры у двери — с новым потоком французских проклятий. Но вместо этого замер, моргнув от неожиданности.

На лавке у стены, свернувшись в клубок, как кошка, спала Вера Николаевна. Её модное платье, задралось, обнажая щиколотки, а шляпка валялась на полу. Женщина трубно храпела.

Артём подавил смешок. Он взглянул на Аглаю, которая выскользнула из палаты и теперь стояла рядом, зажав рот платком, чтобы не расхохотаться.

— Иван Палыч, — прошептала она, глаза блестели. — Надо бы на заметку взять — успокоительное для особо буйных!

Вера Николаевна во сне забормотала.

— O mon coeur… (О, моё сердце…) Ростислав, где ты, mon mari… (мой муж…), — пропела она, переходя на невнятное мычание. Её рука свесилась с лавки, пальцы дёрнулись, будто ловя невидимый бокал.

— Пусть поспит, — сказал Артём Аглае, выпрямляясь. — Юра отдыхает, я проверю его через час. А ты… следи, чтобы она не свалилась. И не давай ей больше ничего спиртного. Напои, как проснется, лучше крепким чаем.

Аглая хихикнула, но кивнула, подбирая шляпку Веры Николаевны с пола. И вдруг, воровато поглядев на спящую женщину, примерила.

«Женщины», — улыбнулся Артем, покачав головой.

— Аглая…

— Да я только примерить, ничего такого и в мыслях не было! Господи, какая красивая! а мягкая какая! Шелковая? как есть шелковая!

— Аглая, положи, это чужая вещь.

Аглая с явной неохотой вернула хозяйке шляпу.

— Да уж, Иван Палыч, с этой Верой Николаевной не заскучаешь. А Юрочка… он правда поправится?

Артём посмотрел на дверь палаты, за которой спал Юра.

— Поправится, — сказал он твёрдо.

— Слава богу! — перекрестилась Аглая.

Доктор шагнул к выходу, но остановился, услышав, как Вера Николаевна во сне перешла на новый куплет:

— Vive l’amour… (Да здравствует любовь…).

Храп заглушил слова, и Артём, не выдержав, рассмеялся.

* * *

Нужно было проветриться — операция забрала много сил. Артём вышел на крыльцо, жмурясь от осеннего солнца, что пробивалось сквозь серые тучи.

На крыльце, у перил, сидели солдаты — те самые раненые, что прибыли вчера. Они раскинули игральные карты на ящике, заменявшем стол, и смеялись, пуская клубы махорочного дыма. Колода, засаленная, как их шинели, шлёпала по дереву, а голоса гудели, перебивая друг друга.

— Туз! Бери, Кондрат, не зевай! — хохотал Бибиков.

— А «шестерки» на погоны ему! На погоны!

— Подкинь! Не давай ходу! Ату стерву пиковую!

Но при виде Артёма смех оборвался, будто кто-то перекрыл кран. Карты замерли в руках, сигареты воровато спрятались за спины. Ефрейтор кашлянул, остальные переглянулись, как школьники, застигнутые за шалостью.

Артём прислонился к столбу, скрестив руки.

— Что, служивые, в «Дурака» режетесь? — спросил он, стараясь говорить легко. — Надеюсь не на деньги? Если на интерес, то можно, не заругаю, если шуметь не будете.

Рядовые хмыкнули, но напряжение не ушло. Бибиков, тот самый курносый, отложил карты и почесал затылок.

— Ваш-бродь, господин доктор, — начал он, теребя фуражку. — Слыхали, вы пацанёнку, Юре этому, иглу стальную длинную… от аппарата вашего… в бок засунули? Правда, что ли?

Артём улыбнулся, хотя внутри шевельнулось воспоминание о дрожащих руках, когда он вводил иглу.

— Правда, — сказал он, глядя на Бибикова. — То для лечения нужно. Аппарат сжимает лёгкое, даёт ему отдых. Юра теперь дышит легче. Наука, братец.

Солдаты переглянулись, кто-то присвистнул.

— Только нас так не надо лечить, господин доктор! — хохотнул Тереньтев. — У нас и без иголок хватает дырок в теле — от пуль!

Смех вернулся, карты снова зашлёпали, но Артём заметил тень в стороне.

Яким Гвоздиков сидел на краю крыльца, чуть поодаль, прислонившись к стене. Его шинель была расстёгнута, спина горбилось, а глаза, узкие и злые, впились в Артёма, как те самые гвозди, что носил он в своей фамилии. Синяк на скуле, подарок от недавней стычки, темнел, делая его лицо ещё мрачнее.

Яким сплюнул в пыль и, не вставая, процедил:

— А скажите-ка, дохтур, будьте так любезны, почему вы не на фронте? В госпитале, скажем, каком или в санитарном поезде? Там, поди, врачи нужнее, чем в этой дыре. Что же получается, пока мы там пули ловим, да кровью харкаем, вы тут отсиживаетесь?

Воздух на крыльце сгустился, как перед грозой. Вновь все замолчали.

— Мобилизовали местного врача, Яким Силантьич, — холодно ответил Артем. — Больница два месяца стояла без пригляду. Я учился в университете на деньги земства, и земская управа составила ходатайство на высочайшее имя — мол, пока не мобилизовать нового доктора. Пусть отработает потраченные деньги. Да и вообще, без врача больница — что телега без колёс. А лечить надо не только на фронте. Здесь тоже люди, и их тоже врачевать надобно.

Яким усмехнулся, но в его усмешке не было веселья — только злоба, как у пса, готового укусить.

— Ходатайство, говорите? — протянул он, сплёвывая снова. — Удобно, дохтур. Бумажкой прикрылся, пока другие под пулями гниют.

— Яким, чего завелся? — буркнул кто-то из солдат.

— Так я просто, интереса ради. А то ходит крепкий паренек без дела, слоняется, когда стране каждые руки важны.

— Хватит, Гвоздиков, — перебил его ефрейтор Лапиков. — Доктор дело делает, нужное. Без него бы Юрка тот уже не дышал. И мы бы тут не карты тёрли.