Новая жизнь

Артём выдохнул, стараясь не сорваться.

— Я уже лечу Юру, Вера Николаевна, — сказал он твёрдо.

— И чем же вы его лечите, позвольте спросить?

— Вот этим аппаратом, — он кивнул на чудо-машину.

Вера Николаевна замерла, её глаза расширились, рот приоткрылся, как у рыбы.

— Cette… cette machine?! (Эта… эта машина?!) — прохрипела она, указывая на меха дрожащей рукой. — Вы… вы уже терзаете моего мальчика этим… этим monstre de fer (железным чудовищем)?! Mon Dieu, c’est la fin! (Боже мой, это конец!)

Она покачнулась, будто собираясь упасть в обморок. Потом, поняв, что ее ловить никто не собирается, схватила стакан, стоящий на столе.

— De l’eau, vite, je me sens mal! (Воды, быстро, мне плохо!) — простонала она и опрокинула стакан в себя одним залпом.

Артем даже сказать ничего не успел. Аглая пискнула, зажав от смеха рот.

Вера Николаевна поставила стакан и только теперь поняла, что что-то не так. Дыхание перехватило. Женщина закашлялась, лицо побагровело, глаза вылезли. Некоторое время женщина не могла дышать, только открывая рот словно рыба, выброшенная на берег.

— Sainte Marie, c’est du poison! (Святая Мария, это яд!) — прохрипела она, едва смогла говорить и схватилась за горло. Потом, поняв что выпила, выдавила: — Вы… вы хотели меня отравить, docteur maudit (проклятый доктор)! C’est un complot! (Это заговор!) Я напишу своему мужу, в Петербург, в газеты!

Артём рассмеялс, прикрыв рот. Аглая отвернулась, плечи ее тряслись.

— Вера Николаевна, это всего лишь спирт, — сказал доктор, давясь смехом. — Для аппарата. Вы случайно выпили. А насчет процедуры… она безопасна. Я знаю, как её делать.

Вера Николаевна, принялась обмахивать себя веером.

— Мой Юрочка, mon seul espoir (моя единственная надежда), не ваша жертва! C’est barbare! (Это варварство!)

Она осела на лавку, бормоча про «scandale» (скандал) и «mon pauvre coeur» (моё бедное сердце), но глаза уже заблестели. Было видно, что алкоголь умерил пыл дамы.

— Вы хотите тут побыть? — спросил Артем. — Пока идет процедура? Или вас проводить?

— Я буду тут! — с трудом выговаривая слова, ответила Вера Николаевна.

— Аглая, — Артём повернулся к девушке. — Готовь Юру. Чистые полотенца, салфетки, кипячёную воду. И убери бутыль, пока Вера Николаевна не допила.

Он глянул на Ростовцеву, пыхтящую, как кот.

Аглая, кусая от смеха губы, кивнула и выбежала, прижимая бутыль к груди. Артём посмотрел на аппарат, затем на Веру Николаевну. Юра ждал в соседней палате, его хрипы доносились даже сюда.

— Пора начинать, — сам себе сказал доктор и направился вместе с аппаратом в палату.

* * *

Больничная палата, — если этот сарай с серыми стенами и мутным окном можно было так назвать, — дышала сыростью. Артём встал у лавки, где лежал Юра — худой, бледный, с ввалившимися щеками.

— Колоть будете, доктор? — спросил Юра, но в голосе не слышалось страха, напротив — только любопытство.

— Буду, — честно признался Артем. — Но аккуратно и постараюсь не больно.

— Я боли не боюсь!

«Ишь какой смелый!»

— Вот и хорошо.

Артём поправил аппарат, проверяя трубку уже в который раз. От клапана пахло спиртом, запах, резкий, был как напоминание о том, что это всё, что у доктора есть вместо стерильных операционных.

Доктор тщательно вымыл руки, вытер о полотенце. Взял иглу.

«Длинноватая, — отметил про себя. — Не такая, какие были в интернатуре».

Для той процедуры, которую он собирался сейчас провести, желательно было бы иметь под рукой еще и рентген. Сейчас же были только его руки, меха и надежда, что он не ошибётся.

А если ошибётся?

Мысли лезли, как непрошеные гости. Если игла войдёт слишком глубоко, воздух хлынет не туда, и лёгкое Юры рухнет, как карточный домик — пневмоторакс, от которого мальчишка задохнётся за минуты. Помочь в таких условиях будет очень проблематично. Или грязь, которую не выжег спирт, проникнет в грудь. Потом сепсис и осложнения.

— Иван Палыч, вы… готовы? — тихий голос Аглаи заставил его вздрогнуть.

Артём сглотнул, чувствуя, как горло сжимает.

— Готов, — ответил он. И обратился к Юре: — Будет немного больно, но ты задышишь. Держись.

Мальчишка кивнул.

Артём стиснул иглу, пальцы дрожали.

«Да что за черт?! Как у студента-первогодки! Успокоиться, немедленно!»

Он закрыл глаза на миг, заставляя себя дышать ровно.

«Ты делал это, — шепнул он себе. — В Москве, в реанимации, под лампами. Ты знаешь, как».

Он вспомнил своего наставника, старого хирурга, который говорил: «Руки боятся, а голова знает. Доверяй голове.» Страх отступил, не исчез, но стал тише, как далёкий лай собак Зарного. Доктор перестал отвлекаться на него. переключившись на главное.

Артем открыл глаза. Его руки больше не дрожали.

— Аглая, полотенце, — сказал он спокойно. — И держи судно ближе.

Она кивнула, пододвигая миску. Артём приподнял рубаху Юры, обнажая впалую грудь. Кожа была горячей, липкой от пота.

— Протри спиртом. Не жалей. Большую площадь протирай. Да, вот так.

Аглая обработала бок.

Доктор нащупал место укола — между пятым и шестым ребрами, где лёгкое ближе всего. Игла сверкнула в свете лучины, и Артем ввёл её — медленно, плавно, чувствуя, как металл проходит через кожу.

Юра дёрнулся, тихо вскрикнул, но Аглая мягко придержала его плечи.

— Тихо, Юрочка, тихо, — шепнула она.

Артём подключил иглу к трубке, затем к мехам. Плавно нажал на рычаг, и аппарат зашипел, выдувая воздух. Звук был резким, почти живым, словно в углу притаился старичок-домовой, вздыхающий о нелегкой своей судьбинушке.

Артём следил за Юрой, за его грудью, за лицом. Тут важно все. Внимательно мониторить все показатели, в том числе частоту дыхания и ее глубину. Про пульс не забывать.

Мальчишка стиснул зубы, но хрип стал тише, вдох — глубже. Аппарат работал. Воздух сжимал лёгкое, давая ему отдых, как Артём и планировал. Он выдохнул, впервые за минуту, и почувствовал, как напряжение отпускает, как будто кто-то снял камень с груди.

— Получилось, — сказал он, больше себе, чем Аглае. — Юра, ты молодец. Дыши, парень, дыши.