Новенький как с иголочки

Он смеется.

– А ты, Виктор Павлович, как раз и припомнишь ему всё, да? Припомнишь?
– говорю я.
– Ты ведь помнишь, как в драку рвался?

Он смеется. Потом говорит:

– Ладно, не горюй. Одна голова хорошо, а две лучше. Что-нибудь придумаем.

– Смотри, - говорю я.

Он смеется:

– Ладно, ладно. У нас тоже свои принципы.

А в учительской, как всегда, все уже расселись. Шулейкин отдает последние распоряжения. Вот сейчас наш корабль отвалит от причала и уйдет в неизвестность. Он стар, этот корабль. Корпус его скрипит. Ржавчина его изъела. Лишь краска свежа на его бортах и дыры аккуратно заткнуты тряпочками; хоть и тряпочками, а заткнуты... Но чего-то все-таки не хватает... Не пойму чего. Уж очень тихо все сидят. И лица у всех немного вытянуты.

Виташа подталкивает меня в бок. Я вижу: в углу сидит заведующий районо Петунин. Маленький круглый человечек с наголо обритой головой.

Я здороваюсь с ним. Он кивает мне едва-едва. Ну вот. Меня будут бить по всем правилам и в присутствии начальства. Крикнуть, что ли: "Э-э-эх!.. Да ну вас всех к черту" - и уйти?.. Это им важно запротоколировать комедию. А мне она не нужна... Мне самолюбие дороже. Я не жулик...

Мы садимся с Виташей у печки. Две лампы льют желтый, трусоватый свет. Курить можно. И уже дышать нечем. Что же дальше-то будет?..

Идет педсовет. Обсуждаются всякие дела. Я почти ничего не слышу. Ерунда какая-то всё... Меня не упоминают... Пока. Интересно, как Шулейкин будет меня уничтожать? Я скажу ему: "Всё вы врете!" - а он скажет: "Ну вот, видите?.." - а Мария Филипповна скажет: "Он всегда кичится!.. Подумаешь, университет окончил..." Только бы мне не принимать всего всерьез. Не поддаваться. Пусть не думают, что я готов в петлю... Черта с два!

Вдруг кто-то произносит мою фамилию. А я ловлю себя на том, что, как собака, поворачиваю ухо в ту сторону и настораживаюсь. И это меня смешит...

– Сейчас драчка начнется, - шепчу я Виташе.

Он ободряюще улыбается мне.

Потом объявляется перерыв. А шума обычного нет. Все сидят почти неподвижно. Все косятся на Петунина. А он встает и катится в мою сторону. И спрашивает меня:

– Ну, как у вас дела?

– Да вот сечь меня собираются, - говорю я.

Виташа мелко смеется.

– Сечь?
– говорит Петунии.
– Ну не без этого...

– Конечно, - говорю я.

– Наверное, есть за что...

– Наверное, - говорю я.

– А на вас жалуются, что успеваемость низкую даете, - говорит Петунин.

– Не всё сразу, - говорю я.

Мне теперь всё равно. Я прекрасно понимаю, к чему он клонит.

– Значит, конфликт с директором?

– Вам видней, - говорю я.

– А может быть, на вас наговаривают?

Мне чудится издевка в его словах. Петунии откатывается на свое место. Я сажусь.

– Ничего не понимаю, - говорю я.

– Н-да, - говорит Виташа.
– Дело темное...

И снова, но уже тихо-тихо, звучит моя фамилия. И Шулейкин, едва освещенный лампой, рассказывает о моих грехах. О мои грехи! Их так много, и они так ужасны...

– ...Откололся от коллектива... Противопоставил себя...

– Правильно, - говорит Мария Филипповна.

Я смотрю на Петунина. Он слушает Шулейкина и кивает головой.

– ...Самая низкая успеваемость по письменному русскому... Был Виктор Павлович... Катастрофа...

– Был я на уроке,- говорит Виташа,- и не на одном...

Скажи им, Виташа, скажи...

– ...Такой отсебятины я еще не встречал... Для чего же существует Министерство просвещения, а?

– Может быть, мне уйти?!
– вскакиваю я.

– Может быть, вы мне договорить дадите?
– говорит мне Виташа.

– Спокойнее, - говорит Петунин.

– Вот так он всегда, - говорит Мария Филипповна.

Ну погодите, погодите же!..

– Вы хвастались ученикам, - говорит мне Шулейкин, - что вам на всех наплевать, что у вас своя, мол, голова на плечах, что программы - это чепуха...

– Кто вам сказал?
– говорю я.

– Это неважно, - говорит он.

– Я говорил, что программу нужно дополнять! Я говорил, что очковтирательство...
– Я кричу.

– А зачем кричать?
– спокойно говорит Шулейкин.

– Умейте ответ держать, - говорит Мария Филипповна и смотрит на Петунина.

А мне плевать на Петунина! Плевать!..

– А может быть, вам пора ответ держать, Михаил Андреевич, - негромко говорит Петунин из своего угла...

Становится ужасно тихо. Дым папиросный уносится к потолку. Виташа подталкивает меня под бок. У Марии Филипповны белеют губы.

– Вы оскорбляете учителя, не имея на то основания, - говорит Петунин Шулейкину.

– У меня все факты... Вот, - говорит Шулейкин и показывает кипу бумаг.

– Без фактов нельзя вести серьезный разговор, - говорит Петунин.

– Да вот же факты, Петр Сергеевич!
– говорит Шулейкин и пытается улыбнуться.

– Взяли вдруг и обвинили, - говорит Петунин, - а фактов-то и нету...

– Да вот факты, - растерянно говорит Шулейкин.

– Эдак мы все друг друга начнем поносить. Что же будет?
– говорит Петунин жестко, - Без фактов нельзя.

– Я все факты имею, - почти шепотом, безнадежно говорит Шулейкин.

– Вы лучше скажите, куда вы деваете контрольные работы, - говорит Петунин, - которые вам лень проверять? Сжигаете, да?

Шулейкин молчит. Что это происходит? Меня защищают?

– А во что он школу превратил!
– кричит Виташа.
– Все из-за него перегрызлись. Вы бы посмотрели, как он несправедливо картофельные участки распределял! И всякие разговоры... И на стенках всюду написано: "Кобель". Это о ком? Разве таким должен быть директор?!

Шулейкин пунцов, как переспевший помидор. И жалкая улыбка шевелится на его губах. А может быть, он плачет?.. А Виташа кричит, как Шулейкин по ночам прокрадывается к одной вдове...

– Это уже сплетни, - тихо говорит Шулейкин.

– Продолжайте, Виктор Павлович, - требует Петунин из своего угла.

Что делается?! Неужели это всё из-за меня?

– Гы-гы, - говорит Маракушев, - а вы ведь, Михаил Андреевич, мне дров нарочно не давали, пока снег не пошел.

– Врете вы все, - говорит Шулейкин, не поднимая головы.

– Нет, он не врет!
– стучит Петунин ладонью по столу.

– Гы-гы,- говорит Маракушев.- Вру, вру... А вот не вру!

– Так ему, гаду,- шепчет мне Виташа.- Допрыгался...