Новый Мир ( № 10 2009)

Эти соображения, не имеющие ничего общего с соображениями Мартынова, невольно возникли у меня при чтении его книги. Книги умной, ироничной, беспощадной и вряд ли справедливой, но оценивающей культурное состояние общества куда более адекватно, чем многие жизнерадостные участники дискуссий о судьбах литературы, перечисляющие сотни неизвестных имен в качестве доказательства ее цветущего вида и предрекающие ей еще более сияющий рассвет.

Рассказчик историй

Л е о н и д Ю з е ф о в и ч. Журавли и карлики. М., «АСТ»; «Астрель», 2009, 480 стр.

Леонид Юзефович пользуется неизменным и, как правило, благосклонным вниманием критики. Немало откликов вызвал и его последний роман «Журавли и карлики», вошедший и в список финалистов национальной литературной премии «Большая книга», и в лонг-лист Букеровской премии. Однако, по мнению критиков (см., к примеру, заметку Елены Дьяковой, предваряющую интервью с писателем в «Новой газете», 2009, № 19), роман этот для писателя нетипичен — прежде всего потому, что Юзефович обращается в нем не к далекому, а к весьма недавнему прошлому — к началу 1990-х годов.

В критике за романами Леонида Юзефовича прочно закрепилось определение «исторические», и в этом, пожалуй, есть определенная логика — и сам писатель по образованию историк, и в своих романах он обращается к историческим событиям. Хотя историки, как правило, исторических романов не пишут. Научное описание исторического факта и его художественное воплощение — это два абсолютно разных типа высказывания. В историческом факте есть своя поэзия и свое особое суховатое очарование, но любой факт, даже, казалось бы, самый бесспорный, предполагает бесконечную вариативность оценок, трактовок и интерпретаций. Художественный же образ — даже при установке автора на разноречивые толкования — все равно монологичен. И потому художественное произведение скорее затемняет, чем проясняет историческую действительность. Тем более когда речь идет не о собственно историческом романе, а о романе в исторических декорациях. Вспомним Александра Дюма-старшего, использовавшего в своих романах реальные исторические факты всего лишь в качестве «гвоздя», на который он вешал свои сюжеты, и попробуем рассмотреть последний роман Юзефовича именно с точки зрения «исторической атмосферы».

В романе выделяются две основные линии. Первая — история двух наших современников, Шубина и Жохова, зафиксированная в двух временных точках — в 1993 и 2004 годах. Шубин — историк и журналист. Во второй половине 80-х его очерки пользовались большим спросом в газетах и журналах. В начале 90-х интерес к историческим сенсациям угас, и Шубин оказался на обочине. Зато в начале 2000-х он вновь стал востребованным — в глянцевой журналистике. Жохов же — «не то геолог, не то горный инженер» — по своей натуре самый настоящий авантюрист. В романе подробно описаны его «деловые операции» образца 1993 года, однако блестяще задуманная авантюра оканчивается ничем. В 2004 году мы встречаем Жохова в Монголии, где у него имеются жена, квартира и лавка древностей.

В отличие от Жохова Шубин сохраняет верность и своей профессии, и своему семейству. Объединяет этих двух героев любовь к Монголии; их пути то и дело случайным образом пересекаются.

Вторая сюжетная линия представлена похождениями некоего Тимофея Анкудинова, объявившего себя сыном царя Василия Шуйского. Под этим именем Тимофей Анкудинов объехал чуть ли не всю Европу, жил при разных дворах, участвовал в политических интригах, несколько раз переменил вероисповедание, наконец был возвращен в Россию, но чудесным образом спасся от преследований, оказавшись в конце концов в той же Монголии… Поначалу эта сюжетная линия выглядит как вставная новелла — она оформлена как популярный исторический очерк, сочиняемый Шубиным для одной из постперестроечных газет. Однако эта линия быстро перерастает изначальные рамки и становится вполне самостоятельной. Настоящей же вставной новеллой оказывается относящаяся к эпохе Гражданской войны история еще одного самозванца, выдававшего себя за чудом оставшегося в живых царевича Алексея. Таким образом, в романе чередуются несколько временных пластов — XVII век, первая четверть ХХ, 1993 и 2004 годы — и все они связаны фигурой историка Шубина, профессионально изучающего феномен самозванства.

Главных персонажей в романе двое — Шубин и Жохов, но мы видим происходящее не только их глазами. В каких-то эпизодах это глаза Тимофея Анкудинова, в других — подруги Жохова Кати и даже иногда — глаза его преследователей. Время от времени второстепенные персонажи выходят на первый план. Например, очень подробно описаны преследователи Жохова — бывшие бизнес-партнеры, из-за сорвавшейся сделки поставившие его «на счетчик». Писатель углубляется в историю семьи Хасана, в его текущие дела и заботы настолько основательно, что даже начинаешь испытывать к ним какое-то человеческое сочувствие и чуть ли не переживать за успех их бесчеловечного предприятия.

Функции главных персонажей в «Журавлях и карликах» достаточно четко разделены — Шубин думает, Жохов действует. К Шубину — рефлексирующему герою — сходятся все сюжетные линии. Он интересуется самозванцами, хотя вернее было бы сказать, что тема самозванцев сама интересуется им. Шубин не столько проводит исследование, сколько собирает элементы головоломки, которые кто-то щедро разбросал по его жизненному пути. Головоломку почти удается собрать в конце романа, когда все линии пересекаются в священном городе Эрдене-Дзу. Однако, несмотря на явные симпатии автора к своему герою, право сделать окончательные выводы Юзефович предоставляет читателю. Те же выводы, к которым приходит Шубин, далеко не новы и не оригинальны. Оказывается, что в мире полно чудесного и непознанного, возможно даже, что и принципиально непознаваемого. Это первое. Все повторяется и многократно отражается друг в друге. Это второе.

Именно поэтому наряду с самозванством в романе появляется тема двойничества. Жохов и его двойники — Тимофей Анкудинов, мнимый царевич Алексей Романов, авантюрист Баатар, с которым Шубин знакомится во время своего монгольского путешествия, — свободны от какой бы то ни было рефлексии. Главное стремление Жохова — получить выгоду в любой ситуации, но обычно — в каждом из четырех его «воплощений» — эта выгода оказывается иллюзорной. Жохова словно бы гонит по земле некая сверхъестественная сила, каким-то образом связанная с древним монастырем Эрдене-Дзу, притягивающим к себе всех самозванцев. Момент самозванчества здесь как бы подчеркивает двойную, а то и множественную сущность этих персонажей. Они, как мы видим в конце романа, не могут существовать в одном пространстве. Встреча Баатара и Жохова приводит к смерти последнего. Образ Жохова (Анкудинова, Баатара) только намекает на что-то большее — в романе эта загадка так и не проясняется. И это, наверное, самое интересное, так как оставляет читателю большую свободу для размышлений и предположений.

Миф о вечной борьбе друг с другом двух воплощенных в каждом человеке противоположных начал — «журавлей и карликов» — хоть и вынесен в заголовок книги, но, в сущности, никакой роли в развитии сюжета не играет. В основу сюжета скорее положена идея переселения душ, вечного круговорота одного и того же, вечного возвращения. Жизнь «по Юзефовичу» — единый поток, в котором совершенно одинаково барахтаются все персонажи: и «журавли» и «карлики». Конечно, активных героев Юзефовича — самозванцев — все время кто-то преследует. Однако в мифе журавли и карлики представлены как равноправные силы, а самозванцы намного превосходят своих преследователей и энергией и удачливостью. Миф о журавлях и карликах, таким образом, несколько повисает в воздухе и с точки зрения структуры во многом оказывается декоративным украшением повествования.

Критик Валерий Иванченко назвал новую книгу Леонида Юзефовича «плутовским романом с буддийскими мотивами» [1] , и это определение кажется отчасти оправданным. Безусловно, по сюжету это плутовской роман. Обратившись к классике жанра — «Истории Жиль Блаза из Сантильяны» Алена Рене Лесажа, можно легко убедиться, что перед нами один и тот же тип героя. Жиль Блаз, Жохов, Анкудинов, Баатар — все они отличаются предприимчивостью и тягой к перемене мест, для всех них смена очередных декораций оказывается непредсказуемой.

Тем не менее полностью роман Юзефовича, на мой взгляд, этим определением не исчерпывается. Во-первых, для плутовского романа нехарактерно введение в сюжет элементов мистики. Юзефович же фактически выделяет своих самозванцев в особый тип людей, которые подвластны таинственной, так до конца и непонятной силе. Эта недоговоренность, зазор между миром «здесь» и миром «там» отсылают нас к раннему романтизму. Во-вторых, роман Юзефовича не лишен психологизма, что плутовскому роману, в общем, не свойственно. Другое дело, что психологические переживания героев никак не влияют на развитие сюжета, представляя собой, в сущности, яркий и многокрасочный фон, на котором развивается основное действие.