Новый Мир ( № 10 2009)

А р и а д н а Э ф р о н. История жизни, история души. Том 1. Письма 1937 — 1955. Том 2. Письма 1955 — 1975. Том 3. Воспоминания. Проза. Стихи. Устные рассказы. Переводы. Составление, подготовка текста, подготовка иллюстраций, примечания Р. Б. Вальбе. М., «Возвращение», 2008, 1192 стр.

Имя Ариадны Эфрон (1912 — 1975) оказалось причастным к русской поэзии еще в ту пору, когда она была ребенком. В сознании нескольких читательских поколений оно неразрывно соединилось с именем ее матери, желавшей видеть в малолетней Але свое подобие, alter ego. В стихотворном сборнике «Психея. Романтика» (Берлин, 1923) Марина Цветаева предприняла удивительную, едва ли не единственную в истории литературы, попытку: слить собственный голос с голосом своей дочери. Сборник открывается циклом «Стихи к дочери», а завершается разделом «Психея. Стихи моей дочери». Слово «Психея» поставлено неслучайно: душа, по Цветаевой, не имеет возраста.

Сказалась ли в этих безыскусных, но в то же время своеобразно поэтических строках семилетней Али «рука Марины» — судить трудно. Однако сохранившиеся письма Ариадны тех лет, а также свидетельства современников позволяют говорить о ее невероятно ранней духовной зрелости: «...видит ангелов, пишет мне письма, самые красивые из девических писем, какие я только получал когда-либо в жизни, и пишет стихи, совершенно изумительные», — вспоминал Бальмонт (речь идет о Москве 1920 года) [4] . Некоторые из этих писем сохранились. «Марина живет как птица: мало времени петь и много поет», — сообщает, например, Ариадна о своей матери 30 августа 1921 года в письме к Е. О. Волошиной [5] .

Таким было начало ее жизни, предвещавшее необыкновенную, творческую судьбу.

Внимание к подлинной и весьма драматической судьбе Ариадны проявилось в 1960-е годы — поэзия Марины Цветаевой, медленно возвращаясь к российским читателям, побуждала вспомнить о ее дочери. Скудные сведения о жизни Ариадны, известные в основном лишь узкому кругу московской и ленинградской интеллигенции, сводились в то время к следующему: покинула Россию в 1922 году вместе с матерью; училась во Франции живописи; вернулась в СССР в 1937 году; арестована в 1939-м; шестнадцать лет провела в лагерях и ссылках; после реабилитации живет в Москве или Тарусе; переводит французских поэтов; занимается наследием Марины Цветаевой.

Она всегда воспринималась как дочь . Этому способствовали и воспоминания самой Ариадны: между 1967 и 1975 годами в советскую печать пробились три фрагмента («Самофракийская победа», «Страницы воспоминаний» и «Страницы былого»). Все они были посвящены матери и, наряду с воспоминаниями Анастасии Цветаевой, публиковавшимися в 1960 —1970-х годах, заложили основу для воссоздания цветаевской биографии.

Ситуация изменилась в конце 1980-х годов. Среди имен, наново открытых в ту пору для русского читателя, было и имя Ариадны Эфрон. Огромное впечатление произвели своей значительностью письма Ариадны к Борису Пастернаку [6] . В 1989 году появилась — с подзаголовком «Воспоминания дочери» — первая книга, содержавшая, помимо собственно воспоминаний Ариадны Сергеевны, ее записи разных лет, письма к четырнадцати корреспондентам (в основном — выдержки) и богато иллюстрированная ее рисунками и акварелями [7] . Одновременно в журнале «Нева» появились письма А. С. Эфрон к Е. Я. Эфрон и З. М. Ширкевич, подготовленные Р. Б. Вальбе [8] .

Последующие годы принесли немало новых открытий. Фигура Ариадны обозначилась в полный рост; стали печататься ее оригинальные произведения (очерки и рассказы), а также посвященные ей воспоминания [9] . В 1996 году была издана составленная Р. Б. Вальбе книга «А душа не тонет...», состоявшая из писем к семнадцати корреспондентам за 1942 — 1975 годы, опубликованных достаточно полно, многочисленных иллюстраций (фотографий и рисунков) и ранее неизвестных дневниковых записей и воспоминаний («Записки о поездке по Енисею», «Попытка записей о маме» и «Воспоминания о Казакевиче» [10] ). Письма Ариадны к Б. Л. Пастер­наку в этом издании отсутствовали. В 2003 году — еще одна значительная публикация: «Марина Цветаева в письмах сестры и дочери» [11] . И наконец — рецензируемый трехтомник, суммирующий многолетнюю изыскательскую работу Р. Б. Вальбе и обогащенный новыми материалами [12] . Число корреспондентов увеличилось до тридцати пяти; расширились и хронологические рамки: первые документы восходят к 1937 (а не к 1942-му!) году. Это обстоятельство принципиально отличает рецензируемый трехтомник от предыдущих изданий. Ибо в Ариадне 1930-х годов, какой она была до ареста, трудно узнать другую Ариадну, известную ныне по письмам 1940-х годов и более поздним.

Письмо к В. И. Лебедеву, которым открывается трехтомник (от 27 января 1937 года), переносит нас в 1936 год — последний год ее эмигрантской жизни. Ариадна признается в том, что окончательно выбрала свой дальнейший путь: профессию художника и судьбу возвращенца.

Ее первые дни и недели в Москве, работа в журнале «Revue de Moscou», первые репортажи в парижский просоветский журнал «Наша родина» (на русском языке), первые письма к друзьям и знакомым — поразительны с точки зрения современного читателя. Ариадна буквально захлебывается от восторга:

«В течение первых дней я, кажется, только и делала, что бегала по улицам и смотрела, смотрела, смотрела, никак не могла наглядеться да и не нагляделась и по сей день. <...> А как здесь знают и любят Пушкина! <...> Учатся, работают, читают и ходят в театр решительно все. <...> И в Париже я не видала такого количества великолепных гастрономических магазинов, булочных, кондитерских, и такого количества покупателей в них, как здесь. <...> А детей здесь — невероятное количество. Самых замечательных детей в мире. <...> Великая Москва, сердце великой страны!»

И — ошеломительный заключительный аккорд:

«На моих глазах Москва провожала Марию Ильиничну Ульянову, сестру и друга Владимира Ильича. На моих глазах Москва встречала полярников, шла навстречу детям героической Испании <...>. На моих глазах Москва расправилась с изменой» (I, 15 — 17) [13] .

Комментатор не поясняет последней фразы. Между тем речь идет о приговоре Верховного суда по делу о так называемом «военном заговоре»; крупнейшие советские военачальники (Тухачевский, Уборевич, Якир и др.) были расстреляны «за шпионаж и измену родине», а в советской печати — как раз в июне 1937 года — поднялась очередная истерическая волна: письма и заявления трудящихся в поддержку расстрельного приговора.

Чем объяснить эту восторженность? Доверчивостью, наивностью, неосведомленностью? Вероятно. Однако были и причины иного порядка. Начавшая свою «взрослую» жизнь во Франции между 1927 и 1937 годами, Ариадна была захвачена настроениями, владевшими тогда частью западноевропейской интеллигенции. Неприятие «буржуазности», угроза надвигающегося фашизма, увлеченность социализмом — все это способствовало идеализации Советского Союза. Соблазнительный образ «красной Москвы» становился для многих путеводной звездой. Этим пользовались советские спецслужбы, втянувшие в свои сети немало «сочувствующих» в среде русской эмиграции, среди них и Сергея Эфрона.

В годы, предшествовавшие ее отъезду из Франции, Ариадна, как известно, отдаляется от матери и, разделяя настроения отца, слепо уверовавшего в советскую Россию, становится его единомышленницей; она активно работает вместе с ним в «Союзе возвращения на Родину». Столь гордившаяся талантливой дочерью на рубеже 1910-х и 1920-х годов, Марина Цветаева постоянно жалуется на нее в своих письмах; ее отзывы об Ариадне в середине 1930-х годов, как правило, — раздраженно-отчужденные, подчас — просто злые. В письме к А. А. Тес­ковой Цветаева писала 24 ноября 1933 года о том, что Аля « очень изменилась и внутренно» [14] . «Не-моя порода — ни в чем, сопротивление (пассивное) — во всем. Очень от нее терплю», — сетует она в письме к С. Н. Андрониковой-Гальперн 6 апреля 1934 года [15] . Чуждавшаяся любой «политики», Цветаева, в отличие от мужа и дочери, вовсе не помышляла в ту пору о возвращении в Москву. «Мама была против...» — вспоминала Ариадна в письме к А. И. Цветаевой от 6 января 1945 года (I, 85).

«Слепота» Ариадны в 1937 году вряд ли заслуживает осудительной риторики. Высокая романтика, привитая ей матерью еще в раннем детстве и усугубленная отцовским политическим «рыцарством», преломилась в ней чувством безоглядной преданности советской стране. В натуре Ариадны, судя по ее письмам, действительно было немало детского: чистоты, открытости и естественности. А кроме того, она принадлежала к поколению, еще не приученному к Большой Лжи.

Ариадну арестовали в ночь на 27 августа 1939 года. Ее последнее письмо до ареста (из помещенных в трехтомнике) имеет дату: 11 января 1938 года; ее первое письмо «оттуда» — к С. Д. Гуревичу, ее гражданскому мужу, — написано в марте 1941 года. Однако для «истории души» Ариадны этот промежуток в три с половиной года столь значителен, что его вполне можно соотнести с тридцатью шестью последующими годами ее земной жизни. Когда ее уводили, вспоминала Цветаева, она держалась уверенно и даже весело [16] . В отдельных строках ее письма к Гуревичу (как и в других письмах 1940-х годов) еще угадывается прежняя Аля — жизнерадостная и шутливая, но общая интонация не оставляет сомнений в том, что за полтора года — период следствия и этапов — молодая женщина прошла через тягчайшие испытания. «Грустно мне, родненький, и тяжело. Протяну ли я столько времени? и если да, то во что превращусь?» (I, 37).