Новый Мир ( № 12 2007)

Но Захарка себя сдерживает (грех), и это только усиливает ощущение беспричинного счастья, которое испытывает герой.

“Как все правильно, боже мой,— повторяет Захарка, уезжая ранним утром из деревни, — как правильно, боже мой. Какая длинная жизнь предстоит. Будет еще лето другое…” “Но другого лета не было никогда”, — отрезвляюще итожит автор. Тонкий, прозрачный, светлый рассказ, весь на полутонах, в праздничных переливах юношеской радости жизни и сладостно-печального любовного томления.

Потом в книге появляется уже двадцатитрехлетний Захар, решивший было устроиться наемником в Иностранный легион, а пока пробавляющийся случайной работой, пьянством и разговорами о литературе (“Карлсон”).

Вот он в среде кладбищенских рабочих, жестоко, до беспамятства пьющий (норма — три бутылки на человека). Рассказ называется “Колеса”. После тупых разговоров и нелепых приключений с собутыльниками смертельно пьяного героя, когда он перебегает железнодорожные пути, едва не сбивает поезд: он успевает упасть на гравий насыпи и в ту же минуту видит, как перед глазами несутся “черные блестящие колеса”. Метафора прозрачна.

Вот он работает вышибалой в ночном клубе, куда однажды заваливаются московские бандиты проучить местных братков, а сам герой, разогретый зрелищем драки, с наслаждением вымещает зло на неприятном куражливом посетителе, избивая его ногами (“Шесть сигарет и так далее”).

Вот он счастливый семьянин, тетешкающий своих детей. Все прекрасно, но смерть напоминает о себе, прибирая старую бабушку героя и пригрозив ему самому: спеша на похороны на своей машине по гололеду, он едва избегает столкновения с большой фурой.

Потом снова следует рассказ из детства героя, рассказ драматический и сильный — детские игры в прятки кончаются трагедией: изобретательный мальчишка, лидер деревенской пацанвы, прячется в морозильную камеру, стоящую у сельмага, — и никто не слышит его криков о помощи… А изнутри холодильник не открывается. Мертвого мальчишку находят только через два дня. “На лице намерзли слезы. Квадратный рот с прокушенным ледяным языком был раскрыт”.

Замыкает сборник рассказ “Сержант”. Герой по имени Захар в нем отсутствует. Рассказ продолжает тему романа “Патологии”. Контрактники на базе у гористой границы, озверевшие от жары, “мужского своего одиночества и потной скуки”. Военных действий нет, очередное беспечное дежурство на блокпосту — тут как раз по законам триллера и случается атака боевиков.

Рассказ отпочковался от романа “Патологии” и написан в его стилистике, на автобиографический характер героя мало что указывает, не говоря уже о его смерти в финале, меж тем как писатель Захар Прилепин, слава богу, жив и здоров.

Неизвестно, с какой стати в сборник включены стихи, кочующие по Интернету под именем Евгений Лавлинский уже лет семь. Одну из подборок Лавлинского даже опубликовала газета “Завтра” (2001, 18 сентября). В стихах гораздо больше, чем в прозе, ощущается ученическая стилевая всеядность. Тут можно встретить умильное сюсюканье вместо лирики:

На елках снега созрели.

Пойдем их сбивать ночью?

Так неизъяснимо мило

смотреть на твои ножки...

А можно наткнуться на брутальный поэтический фрагмент, принадлежащий озлобленному нацболу с этим их давним и, кажется, утратившим ныне актуальность лозунгом “Сталин, Берия, ГУЛАГ”.

“Я куплю себе портрет Сталина. — Трубка, френч, лукавый прищур. — Блядь дешевая купит Рублева. — Бить земные поклоны и плакать. — Все шалавы закупятся дурью. — Все набьют себе щеки жалостью. — Плохиши, вашу мать, перевертыши. — Я глаза вам повыдавлю, ироды. — Эти гиблые, эти мерзлые. — Эти вами ли земли обжитые”.

Не знаю, что хуже — “милые ножки” или “выдавленные глаза”.

По собственному признанию Прилепина, стихи он больше не пишет. В рассказе “Колеса” есть даже фраза: “Я тогда наконец бросил писать стихи и больше никогда впредь всерьез этим не занимался”. Ну вот и хорошо. Гоголь вон тоже в детстве и юности стишки писал, даже поэму “Ганс Кюхельгартен” издал под псевдонимом В. Алов, сам же весь тираж скупил и сжег, устыдившись, история известная. Кто из хороших прозаиков не писал в юности плохих стихов? Но, поумнев, мало кто юношеские поэтические опыты включает в зрелую книгу прозы. Разве что и проза еще незрелая.

Возникает ли, однако, от соединения этих более или менее автобиографических рассказов в одну книгу некое новое, романное качество? Нет.

Роман предполагает четко структурированное повествование, сюжетную линию, фабулу, героя, взаимодействующих с ним персонажей. Можно написать и роман в рассказах (таков лермонтовский “Герой нашего времени”). Вполне возможно сделать роман и на фактах биографии Прилепина. Она картинно-богатая, и, видимо, Прилепин сознательно строит ее по законам художественного текста. Не случайно в современных СМИ он фигурирует не только и даже не столько как писатель, сколько как ньюсмейкер (приходится употребить ненавидимое мною слово). Попробуйте в любой поисковой системе набрать это имя — что выскочит прежде всего? “В Петербурге арестован известный писатель Захар Прилепин ” . “ Нижегородский суд в среду оштрафовал на 500 рублей лидера местных нацболов, писателя и журналиста Евгения Лавлинского, известного под псевдонимом Захар Прилепин, за участие в несанкционированном „Марше несогласных” 28 апреля”. “Кандидат в депутаты Государственной думы от оппозиционной коалиции „Другая Россия”, писатель Захар Прилепин был задержан в Нижнем Новгороде”. И так далее. Литературные новости идут на втором плане.

Нельзя сказать, чтобы Прилепин не мог совладать с романным материалом — написал же он роман “Санькя” с вполне отчетливой фабулой и совершенно оригинальным, новым героем, — хотя провалов в этом романе хватает. Но рассказы Прилепина — возможно, вполне сознательно — аморфны, в них главное не движение сюжета, а чувство, ощущение, настроение. И эта их аморфность и фрагментарность, их монотонная жизнерадостность становятся особенно заметны, когда они собраны вместе.

Книгу предваряет предисловие Дмитрия Быкова — щедрое, восторженное, безоглядное, избыточное. Это очень симпатичная черта Быкова — любоваться чужими текстами, радоваться чужим удачам, так резко контрастирующая с куда более привычной в литературной среде “надменной улыбкой”, которой полагается встречать коллегу и конкурента.

Но Быков мало того что сам яркий писатель, он еще и профессионально судящий о литературе критик, и критическая добросовестность не дает ему возможности пройти мимо слишком очевидных качеств сборника. То он отметит, что перед нами “собранье пестрых глав, каждая из которых даже в отдельности не выглядит законченным текстом”, принимаясь выискивать в них скрытый сюжет, то заметит, что “способность выстроить крепкий сюжет или поставить великий вопрос” — это не обязательно признак большого писателя. Что ж получается в остатке? Что признак большого писателя — его энергетика, чрезмерность, жизнелюбие и жизнестойкость? Все эти качества Прилепин демонстрирует в изобилии.

Да, сегодня, в эпоху депрессивной литературы, эта бьющая через край радость жизни, это ощущение полноты бытия подкупают.

“Теплый, безумный, живой, вижу сплошное счастье”, как сказано в одном из стихотворений. Хотя ощущение “сплошного счастья” способно принимать парадоксальные формы. “Нежность к миру переполняла меня настолько, что я решил устроиться в Иностранный легион, наемником. <...> Я хорошо стрелял и допускал возможность стрельбы куда угодно, тем более в другой стране”. А вот другая фраза: “„Ногой ударю… Сейчас я ударю его по голени, в кость”, — решил я, улыбаясь счастливо”.