Новый Мир (№ 4 2007)

С настоятельницей монастыря они договорились о послушании в течение года.

Первое, что Саша увидела на хозяйственном дворе монастыря, были лопаты и грабли. В голове мелькнул “план огорода”. Она попросила, чтобы ей дали переводы, потому что когда-то в университете учила древнегреческий, но ей не позволили ничего, кроме физического труда. Гулять у реки тоже не разрешили. Ее тянуло к воде, но болезненно, хотелось погрузиться в черную воду навсегда, чтобы не было слышно даже звонниц. Это был путь к нему, и он притягивал, звал за собой.

Постепенно она втянулась в мерный ритм богослужений, трапез, тяжелой работы. Дни слились в один бесконечно долгий и пустой год. Ночами она плакала, и слезы не иссякали, приходя заново каждую ночь. Люди вокруг казались бестелесными и безликими, но, кроме опухших глаз, она ничем от них не отличалась.

Беседы с матушкой давались мучительно, раскаяние не приходило, да и не могло. Нет ничего на свете, с чем нельзя смириться, все промысел Божий, говорила та. Но Саша слишком плохо работала над собой, чтобы смириться со смертью, и не понимала, как это удается другим. Вот Таня умела засыпать на пляже, а Саша не могла. Внутри ее таилось препятствие, преграда, недоступная пониманию. Она училась смирению, но единственное, что приобрела, было спокойствие, которое казалось чужим, тяжелым и свинцовым, как пуля.

Через год за ней, как договаривались, приехал Сергей, он обращался с ней осторожно, как с больной, и как-то виновато. Привез в дом, долго показывал воплощенный в жизнь план огорода и радовался. Саше вдруг стало весело, она взялась за тяпку и принялась ему помогать: за год эта работа стала для нее привычной. Повязала на лоб платок и даже напевала, время от времени поглядывая на небо и сгущавшиеся тучи.

Мимо дома уже потянулись с пляжа люди, а гроза все не начиналась и не начиналась. Потом вдруг громыхнуло, сверкнуло, и она радостно подставила лицо первым каплям. Через несколько минут по лицу потекли обильные струи, а она жмурилась и наслаждалась, думая о том, что, как вода, которая всегда найдет себе русло, упрямая жизнь всегда восторжествует над смертью.

— Эй, эй! — позвали у ограды.

Она оглянулась. Возле калитки стоял Стас. Саша перекрестилась и закрыла глаза. Открыла — он смеялся!

Она осторожно приблизилась к ограде. В шортах, через всю грудь страшный шрам. Она не могла отвести глаз. Криво стянутая кожа лежала ребристо. Горло у нее сжалось. Большей жалости и нежности, чем к этому искромсанному телу, она никогда не испытывала.

— Ты похудела, — сказал он. — Глаза стали больше. К семидесяти станешь красоткой… Где ты была, предательница? Бросила меня умирать на дороге… Хорошо, что Васька протрезвел и вызвал “скорую”…

Стас отвернулся и прищурился, глядя куда-то за горизонт, и дальше разговаривал сам с собой, а ее называл в третьем лице.

— Думал о ней каждый божий день. Найти женщину и так тупо потерять. Где ты была? — Он взглянул искоса.

— В монастыре. Я… я думала, что ты умер.

— Кто тебе сказал?

Кто сказал? Она на минуту растерялась… Потом с трудом вспомнила:

— Таня.

— Она думала… — усмехнулся Стас. — Как я мог умереть, если собирался с тобой жить? Я и сейчас этого хочу. Была бы ты настоящая, взяли бы и ушли. Прямо сейчас…

Он поглядел исподлобья:

— Что, слабо тебе?

— Мне?

Саша с усилием отвела глаза от шрама и облизнула вмиг пересохшие губы.

— Мне — нет. Мне не слабо.

В доме ей попались только сумка, расческа и зубная щетка. Пока она металась, ливень заглох так же внезапно, как начался. Она спустилась с веранды — сад был омыт, мир стал простым и прозрачным.

Из-за соседнего забора ее поманила Вера. Саша кротко подошла.

— Твой-то, знаешь? — зашептала та. — С Татьяной живет. Сошлись, пока ты курортничала. Сергей, я имею в виду.

— Это игра... Ненастоящее, — объяснила ей Саша, вышла за калитку, и они двинулись со Стасом по мокрой дороге. Камни на обочине блестели, как новая обувь, ветер легко раскачивал ветви, с них сыпались остатки дождя.

По поводу мокрого снега

Губайловский Владимир Алексеевич родился в 1960 году. Окончил мехмат МГУ. Поэт, эссеист, литературный критик.

Тетраптих

Александру Иличевскому.

1

Писать стихи совсем легко,

не то что строить прозу.

Всего-то подглядеть мельком

прозрачную березу,

всего-то взглядом чиркануть

по листьям, что остались,

и с наслаждением подуть

на обожженный палец.

2

Если бы все так просто.

Не все так просто.

Нет ничего мучительней тишины,

где напряженья

вынужденного роста

внешнему наблюдателю не слышны.

Это комок подкатывает под горло,

и застревает в горле свинцовый шар.

Это — настолько горько,

настолько горько,

что никого не жаль.

Никого не жаль.

3

Природу сменила погода.

И дождь посреди декабря

встречает у самого входа,

тебя в окруженье беря.

Когда престарелая Геба

расплещет казенный кисель,

и низкое, низкое небо

уже недалеко отсель.

4

По поводу мокрого снега

с дождем и слезами на треть

испарину долгого бега