Новый Мир ( № 4 2013)

Екатерине Петровне стало нехорошо.

— Много народу живет? — поинтересовалась она с замиранием сердца. — Смотрю, безлюдно…

— Живут, — успокоила Аглая Борисовна. — Работать рано. А народ есть… Вон там — Морозов… он больше пьет. Один, жену похоронил, собачка осталась — Жулька… Встанет, покормит Жульку — опять глаза нальет… Председатель здесь… Гришайкины… Авдеев… все пенсионеры. У Земцовых дед. Хозяйничает… самогонку варит… Сашка тут, рыжий — сторож… есть народ.

Она посмотрела за покосившийся штакетник и выразила снисхождение профессионального агронома — жалкому любителю-белоручке.

— Перекапывать будешь? Картошку не сажай, не справишься. У Калякиных сноха засадила весь участок, так половина в земле осталась… если любители не выкопали. Даже Ляхов, он живет с участка — и то четыре культуры держит… а как урожай, все домочадцы слетаются, с утра до ночи горбатятся. Огурцы у него. — Она стала загибать пальцы. — Клубника… Редиска… и картошку для себя держит. По последней научной мысли, в пять этажей огород, год по дням расписан: там полить, там подвязать. Не нам чета…

— Боюсь, не смогу, — посетовала Екатерина Петровна, дрожа от холода. Ей казалось, что нельзя пребывать в промозглом воздухе, хотя в Москве она находила погоду комфортной. — Заросло, вон… стволы с руку толщиной.

— Корчевать надо, — равнодушно сделала вывод Аглая Борисовна. — А Сашку найми, не мучайся. Он без проблем подряжается. Он Сорокиным участок корчевал… Сторожу платят — копейки.

— Дорого, наверное?

— Как сторгуешься. У тебя водка есть?

Екатерина Петровна вспомнила, что забыла принципиально важную вещь.

— Нет…

Аглая Борисовна, запрокинув лицо весеннему ветерку, расхохоталась:

— Ну, мать! Ты даешь! В деревню — без водки! Будет возможность — привези хоть ящик. Трактористу или плотнику… иначе не расплатишься. Можно у Земцова, у деда, брать… но дорого — самогон хороший. — Она подмигнула. — На праздник лучше ликера — ягодный. В бутылку самогон, ягоды, бутылку тестом закатываешь и на ночь — если печка есть — в печку. Наши женщины вишневку любят делать, а я в этом году на малине… у меня малины много было.

— А где сторож? — спросила робко Екатерина Петровна, которая была далека от общественной жизни. — Как выглядит? Как по отчеству?

— Сашка! Откуда я знаю, как по отчеству! Рыжий парень, высокий такой…

Получив удовольствие от искательной нерешительности собеседницы, Аглая Борисовна сменила гнев на милость.

— Приведу. У меня пара бутылок оставалась, по рюмочке выпьем — сторгуетесь. Только сразу говори, мол, бедная пенсионерка, а то он цену ломить любит…

Она, глядя под ноги, в оттаявшие грязевые лужи, скользя сапогами, пошла обратно по улице, бормоча:

— Любит… думает, все миллионеры… по горло в навозе сидим…

Екатерина Петровна вернулась в дом ободренная. Она не испытывала к Аглае Борисовне симпатии, но все же оказывалась не одна — невидимой свитой тянулись за Аглаей Борисовной упомянутые ею жители поселка. Неприятно было присутствие параллельного мира бродяжек и налетчиков на дачные домики — но Екатерина Петровна и не сомневалась в наличии этого мира. С одной стороны, жутковато было услышать о чужаках и ворах, но с другой — панический страх перед темнотой и неизвестностью обрел внятные очертания. Особенно ей не понравился рассказ, что у Гришайкиных дергали дверь, — казалось бы, что ее дергать в темноте, когда не видно толком, куда лезть и что брать? Она бы, наверное, умерла от ужаса… Она подумала купить щебня, засыпать вокруг дома, чтобы слышались шаги проходящих. Потом вспомнила, что не имеет возможности разбрасываться деньгами… а потом — что у Гришайкиных висит лампа от датчика движения, и поэтому окружающая обстановка хорошо видна, а у нее нет ламп, и ничего не видно, и, возможно, похитители не полезут к ней в кромешную черноту.

Аглая Борисовна выполнила обещание. Через пару часов Екатерина Петровна, державшая калитку на засове, услышала с улицы голос:

— Егей! Катюш, ты дома? Мы пришли!

Екатерина Петровна выскочила, сняла засов и впустила соседку и высокого малого с кирпичным обветренным лицом.

— Вот, Саш, посмотри, — показала Аглая Борисовна, словно она распоряжалась. — Видишь, деревья вымахали? Их бы срыть, а то ж посадить нечего…

Саша, пахнущий дымом и псиной, попинал ногой голые побеги.

— Осенью надо было, — сказал он, морщась. — Если с осени — я бы дрель взял… дырки высверлил, селитры набил и замазкой закрыл. Весной копнул — от них труха останется. Копать трудно… большие.

— Ты сейчас, — посоветовала Аглая Борисовна.

— Можно сейчас. Только к лету не успеют. Если бы зиму простояли, под снегом — другое дело.

Когда Саша осмотрел фронт работ, Екатерина Петровна повела гостей в дом, проклиная двухдневное оцепенение, мешавшее наведению порядка. Сели за стол, обтянутый старой клеенкой с ножевыми прорезами, и Аглая Борисовна достала бутылку. Алая жидкость, вобрав свет из занавешенного тюлем блеклого окна, чистотой цветового тона преобразила помещение с хаотично разбросанной посудой, тряпками и клоками пакли из проконопаченных бревен. Саша стащил с головы заскорузлую лыжную шапочку, тряхнул копной рыжеватых волос и оживился.

— Вот Екатерина Петровна, — сказала Аглая Борисовна назидательно. — Прими ее под покровительство… она женщина пожилая… Пригляди, чтоб не обижали.

— Я чего? — сказал Саша. — У меня камер нету, одни глаза. Опять же, ваше правление… председатель.

Екатерина Петровна нашла три стаканчика — все разные. Положила на тарелочку сухое печенье. Разлили малиновую жидкость, выпили. Екатерина Петровна не поверила, что это самогон, — алкоголем не пахло, а на вкус жидкость казалась малиновым сиропом, и только через несколько минут, когда в груди стало тепло, Екатерина Петровна почувствовала, что напиток крепкий.

— Прибывает нашего полку, — говорила Аглая Борисовна задумчиво. — Народ к земле тянется. И раньше, помню, жили с огорода… тетка по сорок банок трехлитровых огурцов закатывала. У Рублевских в позапрошлом году участок стоял в бурьяне, даже косить не приезжали. А прошлый год — все лето тетка ковырялась… они ей участок сдали с условием: что вырастит — ее… Не считая смородины и яблок… Она и рада — поди, плохо… Возраст у нас, вот что. Я в этом году зелень посажу, морковку — больше ничего. Своим сказала: хотите — сами… не препятствую.

У Саши были другие аргументы.

— На своем клочке всегда работали, — говорил он. — А земля бесхозная стоит. Поля окрестные, считай, пропали — березки по грудь. Через два года полноценный лес будет, выжигать придется... Потому что банк землю скупил и держит, как собака на сене: ни себе, ни людям.

Аглая Борисовна замахала на него.

— Скажешь тоже — не дай бог! Выжигать. Спалят и нас с березками.

— Не спалят, не станут. Они думают, земля каши не просит. Доведут, что пустыня останется.