Новый Мир ( № 7 2004)

Ползти стало стыдно, и я поднялся. Теперь они ясно видели меня, грязного и мокрого, и могли, конечно, понять, что я им ничего не сделаю, а ползу так, по глупости, чтоб поближе поглядеть.

Не знаю уж, что они увидели и поняли, но только дружно открыли крылья и, медленно поднимаясь над полем, стали выстраивать в небе клин.

— Колесом дорога! — вдогонку им крикнул я.

„Колесом дорога!” — так надо кричать улетающим журавлям.

Клин волновался, колебался над полем, уходил, утягивал за дальние леса. Огромным колесом лежала в небе журавлиная дорога”.

В рассказах Ю. Коваля, которыми практически открывается книга, есть то, что, на наш взгляд, могло бы отличать профессионала вообще, а писателя детского должно отличать особенно: зримость изображенного; прозрачная чистота и ясность речи; какая-то глубинная притчевая простота и при этом ровный, спокойный тон, сердечное тепло, так важные и взрослому читателю, но совершенно необходимые ребенку.

Подборка рассказов Ю. Коваля служит камертоном ко всей книге, проникнутой духом дружелюбия и радости.

Вот зарисовка Г. Снегирева о дятле в зимнем лесу — о крепкоклювой, нарядной птице, у которой “под деревом навалена целая куча вышелушенных сосновых шишек. Это — кузница дятла. Дятел засунет шишку в расщепленный сук, все семена выклюет, пустую шишку вниз сбросит и летит за другой”.

Вот рассказ В. Коржикова про лисичку-огневку, что, как пламя на снегу, вспыхивает “перед золотистым стожком”.

Это проза поэтов: зоркая к деталям, метафорически насыщенная.

А вот воспоминание В. Берестова: “Помню, как в детском саду на шкафу заметил стопку номеров „Мурзилки” за прежние годы и сразу потерял интерес к играм и прогулкам. Я притворился больным, остался один, пододвинул к шкафу стол, поставил скамеечку, взобрался на нее и — о, счастье! — достал со шкафа журнал и раскрыл его прямо на странице с рисунками Чарушина”.

А рядом те самые рисунки: лохматый, длинноухий щенок и чарующая своей добротой и обаянием наседка, с человеческим любопытством взирающая на бегущих мимо нее, весело попискивающих цыплят…

Здесь уместно заметить, что книга о Мурзилке и его друзьях разрисована сплошь: от форзаца до форзаца, украшенных, как марочками, журнальными обложками разных лет. И переплет, и все рисунки внутри книги взяты из “Мурзилок”. Оформление настолько разнообразно и так чрезмерно, что его, честно говоря, хотелось бы поубавить, ведь любимейший детьми Мурзилка просто обязан быть воспитателем художественного вкуса!

Радуясь работам писателей и художников, отобранным для книги, можно пожалеть о том, что в нее не вошли, скажем, заветные строки В. Астафьева, печатавшиеся в журнале (как не хватает именно такого!), или полные живописной прелести и первородства картины Т. Мавриной. Нет в книге и упоминаний об одной из лучших журнальных рубрик “Галерея Мурзилки”, посвященной художникам-классикам; нет хотя бы нескольких образцов, представляющих эту рубрику на центральных разворотах журнала. Между тем, выражая свои естественные сожаления, мы хорошо понимаем, какую непростую задачу решали составители книги; какой объем работы был выполнен ими на пути по созданию антологии, а “Мурзилка и его друзья…” — это именно маленькая антология нашей детской литературы последних лет — пусть в рамках одного, зато самого знаменитого детского издания. Впрочем, “Мурзилкины сказки и истории” иногда приходят к нам из дальней дали то воспоминанием Е. Благининой о златокудрой, розовой кукле; то рассказом Саши Черного про ящерку, похожую на крохотного крокодильчика.

И стихотворные листки, бывает, стремятся из былого: от К. Чуковского и А. Барто, от И. Токмаковой и С. Михалкова. Они несут нам весть о “Разноцветных домах” Я. Акима. Они улыбаются “Кривляке”, перед которым держит зеркальце Р. Сеф. Они желают нам доброго дня, как прохожий, встреченный В. Орловым. Они улетают в небеса вместе с птицами В. Степанова или возвращаются назад из “Тридесятых сказок” А. Усачева.

Когда-то на сборе молодых детских писателей в Ленинграде один начинающий автор запомнился новеллой о том, как он принес больному другу “море в банке” — немного морской воды. Судьба автора нам неизвестна, но легко представить себе, сколь по-доброму оживет это воспоминание в каждом посвященном, прочти он мягкую и выразительную миниатюру М. Яснова “Городская внучка”:

Жила черепаха в квартире

Одна,

Глубокой и древней печали полна.

Была ее бабка —

Морская,

А внучка —

Давно городская.

Ни моря, ни солнца, ни камушка нет,

Куда ни взгляни —

Бесконечный паркет.

Ну, листик да капелька сока —

А все-таки так одиноко!

И вдруг появился в квартире щенок

И жизнь изменить черепахе помог.

Лохматый!

Большой!

И при этом

Он ползает с ней под буфетом!

Она семенит за щенком,

А потом

Ложится на лапу его животом

И слышит:

Щенок засыпает

И шумно, как море, вздыхает!

А вот “Мурзилкины кроссворды” — пример того, как форма забавного развлечения может быть использована в образовательном ключе. Скажем, кроссворд И. Сухина “По сказкам А. С. Пушкина” обращен к знанию пушкинских героев. А кроссворд М. Дружининой “На чашку чая”, наверно, особенно приятен девочкам с их пристрастьем к пирогам и розанчикам (из слов-отгадок). Не обойден вниманием и краснофлотец “дядя Степа”, которому по воле художника пищит что-то на ухо развихрившийся в полете птенец.

Кстати, именно птенцы оповещают читателей книги: раскрытые вами страницы — веселые!

Здесь “Зимой и летом” каламбурит ударениями С. Белорусец:

Мороза не боится дядя мой.

Он любит в полынью залезть зимой.

А также любит летнею теплынью

В степи иль поле подышать полынью…

Здесь рисует свои “Смешные диалоги” Л. Каминский:

“— Придумай предложение со словом „благодаря”.

— Благодаря учительнице я получил двойку”.

Здесь М. Лукашкина играет в “Рифмы-обманки”:

Помидор большой и спелый.

Погляди, какой он… (красный).

Мышь считает дырки в сыре: