Новый Мир ( № 8 2010)
Шрифт:
Хозяин издали поклонился гостю, тот ему ответствовал, и они разошлись…
Прошли еще сутки...
В полдень Сталин опять совершал прогулку и издали увидел Микояна.
И снова они обменялись вежливыми поклонами…
Так было и на третий день.
И тут Сталин сказал Поскребышеву:
— А что Микоян здесь делает? У него своей дачи нет, что ли?
Гостя немедленно
В хрущевские времена был партийный функционер по фамилии Месяц. “Наш Никита Сергеевич” несколько раз назначал его на должность министра сельского хозяйства и, соответственно, несколько раз снимал.
И вот министр Месяц был отправлен в Соединенные Штаты — набираться опыта, общаться с животноводами и агрономами. Перед возвращением в Москву была для него устроена пресс-конференция.
А надобно сказать, в те дни американская пресса писала о скандале, который был связан с очередным разводом Мэрилин Монро. И вот какой-то журналист задал московскому гостю вопрос:
— А что вы думаете о Мэрилин Монро?
Месяц (а он такого имени никогда не слышал) по простоте душевной произнес:
— Я на этой ферме не был.
Такой “отзыв” о знаменитой актрисе привел американцев в неописуемый восторг. Они тут же провозгласили Месяца самым остроумным из всех русских…
Помню, литераторы в Голицыне оглашали за столом эпиграммы и юмористические стихотворения. Например, можно было услышать такое:
Однажды, на тарелке лежа,
Котлета вдруг произнесла:
“Онегин, я тогда моложе
И лучше качеством была”.
Или:
Некий пламенный поэт,
Не лишенный чувства,
Приезжает в Комитет
По делам искусства.
Приезжает в комитет,
Просит сорок тысяч —
Улыбается в ответ
Михаил Борисыч.
(В те годы “комитет” возглавлял М. Б. Храпченко.)
И еще:
НА ПЛЯЖЕ
О берег плещется волна,
От зноя все тела раскисли…
Как много плавает г…
В прямом и в переносном смысле.
Живала в Голицыне и Л. К. Чуковская. Помню, она рассказывала, что на нее почему-то ополчился поэт Евгений Долматовский, автор невероятно длинной поэмы (романа в стихах) под названием “Добровольцы”. Лидия Корнеевна говорила:
— Возражать ему или оправдываться я не буду. Я стану цитировать строчки из его же поэмы:
Клевета имеет свойство,
Исходя от подлеца,
Сеять в душу беспокойство,
Делать чёрствыми сердца.
Тут, — прибавляла Чуковская, — так и просится:
Лам-ца,
Дри-ца,
Оп-ца-ца!
Я вспоминаю, как за голицынским столом говорили об известном литературоведе и переводчике Абраме Эфросе. Это был рафинированный интеллигент, и один из собеседников привел старую шутку:
— Все евреи обрезаны, а Эфрос — с “золотым обрезом”.
И еще кто-то вспомнил такой вариант финала поэмы “Двенадцать”:
В белом венчике из роз
Впереди Абрам Эфрос.
В середине тридцатых годов в Москву приехал французский писатель Андре Жид. В качестве переводчика при нем был Абрам Эфрос, и он помог гостю по достоинству оценить сталинский режим.
Вскоре после поездки Жид опубликовал книгу “Возвращение из СССР”, где отзывался о “Совдепии” нелицеприятно. Тогда власти решили покарать Эфроса, но существовала опасность, что, узнав об этом, Жид еще что-нибудь “антисоветское” опубликует. В конце концов Эфроса сослали, но недалеко — в город Ростов Великий.
Ахматова говорила, что, узнав о таком мягком наказании, Осип Мандельштам произнес:
— Это не Ростов Великий. Это — Абрам Великий.
Не без некоторых колебаний я хочу записать нижеследующую историю. Мой отец купил себе путевку в Голицыно, и в те дни там жил Симон Перецович Маркиш. Он был занят вот какой работой: по договору с издательством “Детгиз” излагал для юных читателей сочинения Плутарха.
И вот Виктор Ардов преподнес Маркишу сборник своих рассказов с такой вызывающей надписью:
И чтобы какой-то грязный парх
Мине переводил Плутарх?!!
У моего дяди Анатолия Антоновича Ольшевского и у его жены Марины Павловны была приятельница, звали ее Лора. (А вот фамилию я не помню, и спросить уже не у кого.) Эта дама много лет прожила в Баку, работала инженером на шинном заводе. Я запомнил две истории, относящиеся к азербайджанскому периоду жизни этой Лоры.