Новый Мир ( № 9 2007)

Людям хочется имперской мощи (а другим людям хочется, чтобы они хотели именно этого). Затем и строятся — по опробованным рецептам — соответствующие декорации, в небезосновательной надежде на то, что среди них наконец сам собой начнет разыгрываться хоть в каком-то отношении подходящий спектакль.

Призывая “осваивать художественное наследие прошлого” (весьма, как уже говорилось, выборочно: высочайше назначались “прогрессивные” и “реакционные” эпохи градостроительной истории, и имитировать предлагалось, ясное дело, лишь первые из них), Зодчий Сталин провозглашал себя законным наследником всей — соответствующим образом отпрепарированной — мировой истории. Сегодняшние сторонники Большого Стиля наследуют ему соответственно и в том, чтобы языками все той же (по-сталински сформулированной!) мировой истории подтверждать уже собственную правоту.

Кто бы ни был создателем “Стиля Сталин” — сам ли вождь и учитель, Молотов ли с Кагановичем, которые “постоянно фигурируют в качестве руководителей (исполнителей) разнообразных архитектурных затей”, прирученные ли ими профессионалы-архитекторы, — эти люди хорошо знали, что делали. Они создали такое властное средство убеждения человека, которое пережило и своих создателей, и их цели и идеалы. Оно вполне готово воспринимать — и как охотно уже воспринимает! — совсем другие идеалы и цели, имеющие на реальность столь же непосредственное воздействие.

Получается, не зря старались? Получается, удалось?

Ольга Балла.

1 Он называет советскую архитектуру “гомогенной и моностилевой в любой (! — О. Б. ) момент своего существования”.

2 “<…> вдруг по непонятной причине объявляется тот или иной конкурс на ту или иную специфическую тему, проводятся несколько туров с участием ключевых фигур в архитектурной иерархии, потом всё уходит в песок без объявления премий и вообще без очевидных результатов, а потом объявляется по той же самой схеме следующий (так было множество раз)…”

3 См. об этом в статье старейшего отечественного зодчего, доктора архитектуры Ф. А. Новикова “Зодчество: смена эпох. К пятидесятилетию архитектурной „перестройки”” — “Новый мир”, 2006, № 3. (Примеч. ред.)

4 “Высотки стали, — гласит рекламный текст, — воплощением мечты об идеальном жилье, кульминацией монументального стиля и синонимом высочайшего качества. История совершила свой виток развития, и спустя полвека произошло возвращение к состоявшемуся и общепризнанному образу московской высотки”; “семь высоток начала 50-х годов прошлого века отражают в себе величие духа государства и стали подлинной революцией в архитектуре”. (Цит. по: Другов Д. Тень Иофана. Будет ли средний класс жить в новых высотках? <http://www.doxa.ru/str/obz/tio.html> )

5 Например: Ресин В. Реализация программы “Новое кольцо Москвы” по строительству высотных зданий продолжается ( <http://www.irn.ru/news/11179.html> ; статья “Новое кольцо Москвы” в Википедии).

КНИЖНАЯ ПОЛКА АЛИСЫ ГАНИЕВОЙ

+ 8

Антология прозы двадцатилетних. Вып. 3. СПб. — М., “Лимбус Пресс”, 2007, 416 стр.

Антология прозы двадцатилетних выходит в третий раз, благо само (условное, по-моему) определение “двадцатилетние” (наряду с “тридцатилетними” и “сорокалетними”) стало для многих критиков чуть ли не термином и литературным клише. Объединять под одной обложкой нераскрученных авторов-ровесников и модно, и удобно, и не требует дополнительной “общей идеи”: здесь двадцатилетие авторов и есть их “идея”. Первый выпуск издатели назвали “безъязыким”, поскольку его главная героиня И. Денежкина со своими приятелями больше требовала (“Дай мне!”), захлебывалась в эмоциях, чем говорила. Во второй антологии, по затее, была собрана буйствующая, недовольная, радикальная молодежь. О третьей издатели сообщают только то, что ее авторы — замечательные рассказчики.

Рассказы Ланы Берн и Милы Окс под общим заглавием “Следую худшему” наиболее похожи на то, что представляли первые две антологии (Ирина Денежкина и ее ровесники с их маргинальным молодежным бытом или произведения о панках и скинах). Там можно найти практически все, что было в первых выпусках: тусы, граффити, наркотические сходки, клички вместо имен, блатная лексика вместо русского языка. Да и кудрявые имена авториц не выбиваются из стилистики их текстов. Вообще, неплохо было бы приложить к этим рассказам специальный словарик с расшифровкой субкультурных терминов.

“Обман” Валентина Истомина — тоже о молодых неформалах, правда, не об альтернативщиках и рэперах, а об уголовниках полувековой давности. Повесть построена на приеме противоречия слога и фабулы. Весьма угрюмые события (послевоенная, бедная, холодная местность, толпа люда, ждущая на берегу починки судна для переправы, и встреча там фраера и его шестерок со знакомой воровкой, подцепившей мазурика; а после починка судна — пьяное плавание с драками и смехотворная, но жуткая дуэль в слякотном поле) сочетаются с довольно ироничным повествованием, с частыми отступлениями и игривыми обращениями к читателю. В конце затеявший все дело блатной убивает и дружка, и самого себя. На последних страницах — другой временной промежуток, лет через пятьдесят. Здесь подробно смакуется вскрытие сгнившей заживо старухи — прежней воровки.

Еще в антологии представлена совсем не резкая “Резкая сказка” Анны Ремез. Очень наивно и по-девичьи рассказывается о влюбленности студентки-журналистки в преподавателя зарубежной литературы. Затем следует рассказ Вадима Шамшурина “Ева и яблоко”, в котором все друг на дружке и в каком-то дыму. Молодая заголившаяся женщина, влюбленный в нее мальчик со своими инфантильными фантазиями, некий шизофренический дядя-хиромант, какие-то кошки, любовная связь с клептоманом, который убивает друга детства, и прочее. В финале, как в заокеанском кино, женщине (Еве, само собой) объясняют, что она мертва. Но при всей нелогичности и расплывчатости излагаемого В. Шамшурина вполне можно зачислить в “отличные рассказчики”.

На этом фоне свежие, точные, современные без всякой чернушности и обрисовки панк-культуры рассказы Александра Снегирева несказанно обрадовали. Снегирев — лауреат “Дебюта”, короткометражник с опытом подработок в разных странах. Герои большинства его рассказов, иногда просто зарисовок — молодые люди той степени достатка, когда он не соблазняет порочностью, а ключевые темы — мужская дружба, свобода, красота. Не знаю, как дались бы ему большие жанры, но в рассказе-крошке Снегирев определенно силен и по-настоящему реалистичен. Причем для напряженности читательского глаза ему не требуется того, что называют ударами сковородой: героиновых игл, готических депрессий, порнографических сцен, которые многие молодые авторы считают главными индикаторами своей молодости. Он прекрасно обходится без них.

В целом сборник эклектичный, разноуровневый и разностильный. Того, что держало бы все произведения вместе помимо указанного возрастного бренда, вроде бы и нет. Но, с другой стороны, таково единство нашего разнообразия.

Роман Сенчин. День без числа. Сборник рассказов. М., “Литературная Россия”, 2006, 352 стр. (“Библиотека еженедельника „Литературная Россия””).

О Р. Сенчине в критике уже сложилось некое мнение: “матовый” новый реалист в отличие от “глянцевого”, к примеру, С. Минаева. Его называли вялым, скучным, безбобразным, чрезмерно документальным. В книге “День без числа” (название говорит о безликом, рутинном дне, одном из длинной, немой и серой череды, а также отсылает к гоголевским “Запискам сумасшедшего”) собраны рассказы разных лет начиная с 1993 года. Главная их черта — предельная искренность и серьезность. Художественный минимализм происходит не от невладения тропами, а от жесткой правды самого содержания, в котором нет гипербол и литот, а все подано так, как есть. Роман Сенчин — вымерший почти тип настоящего писателя, который проживает, испытывает на себе каждое слово своей прозы. Тут нет ни тени игры, экспериментаторства, форма и содержание максимально просты, но все — правда (не буквальная, фотографическая, а эмоциональная, внутренняя).